За столом мало говорили, каждый был занят своими мыслями, один лишь Юлиан Григорьевич, которому, видимо, не терпелось скорей поделиться своими соображениями о судьбе посадника Мирошкинича, время от времени приводил короткие эпизоды из истории Великого Новгорода:
— Богатый край! Шутка ли сказать, торговый путь воинов-купцов из моря варяжского в море русское… А какие владения! Заполярье — земли на Кольском полуострове и у Баренцева моря, Пермские земли, «Каменный пояс» Приуралья… И город был не чета другим княжеским столицам, улицы замощены, водоотводы там, где почве грозит заболоченность, прекрасные соборы, памятники. Всех привлекал он к себе: и чужеземных купцов, и ремесленников, и добрых молодцев…
После обеда Юлиан Григорьевич по своему обыкновению удобно расположился в кресле под яркими лампами торшера и без излишних введений рассказал:
— Предо мной был скелет мужчины лет тридцати пяти — сорока, и, судя по отчетливо выраженным местам прикрепления сухожилий и мышц, человек изрядной физической силы. Внушительный вид и выражение суровости подчеркивались большими лобными пазухами, выступавшими в виде надбровных дуг…
Наряду с признаками благополучия от внимания ученого не ускользнули и значительные пороки организма. Резко выраженный рельеф конечностей и резко выступающее наружу затылочное возвышение свидетельствовали о повышенной деятельности передней доли мозгового придатка — гипофиза. Чрезмерные выделения этого «мотора сексуальности» происходили уже в дни ранней юности. Об этом поведали мощные и массивные трубчатые кости. Срединная часть их, некогда хрящевая, за счет которой идет рост, сохранила поперечные тяжи, обычно исчезающие в пору полной половой зрелости. Слишком ранняя деятельность гипофиза эту зрелость задержала, кости продолжали расти, и на границе былого хряща навсегда остался след в виде выступающей пластинки… Рано пробудившаяся чувственность должна была привести к преждевременному истощению половых желез и к формам сожительства извращенного характера. Высокое эротическое чувство и недостаточная сдержанность в результате неполноценной системы внутренней секреции могли стать невыносимыми для окружающих. Летопись не умолчала о неприкрытой развращенности того, кто благодаря своему положению в обществе мог безнаказанно себе многое позволить.
Смерть Мирошкинича наступила от нескольких ударов рубящим оружием. Из двух ударов по голове один был смертельным. На рассеченном черепе разошлись швы. Искусным ударом по кисти руки были срезаны части двух основных фаланг.
— В Георгиевском соборе Юрьева монастыря несомненно покоились кости посадника Дмитрия Мирошкинича, — закончил рассказывать Юлиан Григорьевич. — Убили, разграбили его добро и схоронили на почетном месте.
— Это всё? — разочарованно спросил Ефим Ильич. — Но почему же посадника все-таки схоронили с почетом?
Я плохо слушала Юлиана Григорьевича. Все еще под впечатлением разговора с Ефимом Ильичом я мысленно спрашивала себя: действительно ли я могла бы «увлечься этой замечательной областью знания», будь мною проявлено больше интереса и терпения? Неужели я упустила счастливую возможность, отрезала себе путь к совершенству. Что же, уступить? Остаться в институте и проверить себя?
— А вам, — обратился ко мне Ефим Ильич, — не хотелось бы узнать, почему все-таки посадника схоронили с почетом?
Я не успела ответить, Юлиан Григорьевич жестом дал понять, что ответ готов, и после эффектной паузы сказал:
— Эту задачу пришлось решать без рентгеновской и прочей аппаратуры, по законам исторической аналогии: к власти пришли сторонники убитого, а ворон ворону глаз не выклюнет…
10
Мы продолжали трудиться, он с великой охотой, я — с меньшей, терпеливо стараясь познать все, что возможно, и по мере сил помочь Юлиану Григорьевичу. Душевного покоя я по-прежнему не знала. Меня глодала зависть и чувство обиды. Я слыла способной студенткой и врачом, восприимчивой к новым идеям, трудолюбивой, чуждой всему авторитарному. Как могло случиться, чтобы при первом трудном испытании я сдала. Предмет ли познания так сложен, или мысль не приемлет понятий, лишенных логики? Я не уставала себя убеждать, что уроки мужа надо принимать без излишней критики, следует преодолеть самомнение и зависть. Время — лучший судья, оно принесет с собой верное решение.
Чтобы заглушить свои сомнения, я с удвоенной силой изливала свои заботы на мужа, не давала ему без моего ведома шагу ступить, без ревностного внушения кусок проглотить.