Когда я совсем устаю, я говорю себе – “Татиана” и опять вперяюсь в бумагу. Ты и другое солнце – вы меня потом выласкаете. <…>
Работать и ждать тебя – это единственная моя радость. Люби, люби меня, пожалуйста и обязательно.
Обнимаю тебя всю, люблю и целую.
Твой Вол
Лиля Брик была не единственной, кого беспокоил этот роман. К декабрю 1929 года Сталин уже обладал абсолютной властью, и правительственный контроль над прессой становился всё жестче. "Письмо товарищу Кострову” было подвергнуто критике: поэту дали задание написать стихи о Париже для официального издания РКП (б), – а тут… что за буржуазное декадентство, что за описания красотки-эмигрантки в бусах и мехах! Даже мою бабушку тревожили эти отношения – через месяц после отъезда Володи Татьяна пишет матери обиженное письмо. “Я еще не решила наверняка, что приеду в Россию или, как ты выражаешься, «брошусь на него». А он едет в Париж не для того, чтобы «подцепить меня», а чтобы увидеть. <…> Не забывай, что девочке твоей уже 22, и что немногих женщин за всю жизнь любили так сильно, как любят меня. (Это мне от тебя досталось. Меня тут считают «роковой женщиной».)”
Татьяна с удовольствием щеголяла перед матерью своим успехом. Но ее раздирали противоречивые чувства: ничем не ограниченная радость жизни в уютном, роскошном Париже, где у нее начала складываться карьера, и искушение вернуться в больную измученную Россию, к любящим ее людям.
Кроме того, я вообще не хочу сейчас замуж: я слишком привязана к своей свободе и независимости – мои шляпки, моя «оранжерея» (в комнате моей всегда полно цветов). Множество кавалеров хочет отвезти меня путешествовать, но все они не выдерживают сравнения с М., и я практически наверняка уверена, что предпочла бы его всем им. Какой он умный, какой образованный! Важно и то, что я снова смогу тебя увидеть; временами я ужасно по тебе скучаю.
Это первый намек на то, что Татьяна, втайне даже от матери, держит при себе несколько французов, которые могут предложить ей надежный, солидный брак. “Пока же я переживаю множество драм, – пишет она своей мамуленьке. – У меня есть еще два кавалера, и всё это какой-то ужасный заколдованный круг”.
Маяковского, очевидно, никак не тронула критика “Письма товарищу Кострову”, и 14 февраля он поспешил обратно к Татьяне – на три месяца раньше обещанного, не дожидаясь даже отзывов на “Клопа”. (Пьесу поставил Всеволод Мейерхольд на музыку Дмитрия Шостаковича, и постановка получила смешанные, местами положительные отзывы). Воссоединение влюбленных прошло так же идиллически, как и первая встреча. Они вновь виделись ежедневно и даже съездили вдвоем в Ле-Туке на выходные. Он писал ей стихи – на этот раз короткие, пародирующие поэзию XIX века, за подписью “Маркиз ВМ” (шутливая подколка ее страсти к титулам). Мама заметила в нем перемену. “Он не критиковал Россию напрямую, но очевидно в ней разочаровался”, – вспоминала она полвека спустя. Это впечатление совпадает с воспоминаниями его русского друга, с которым поэт встретился во время краткого и катастрофически неудачного турне по казино Ниццы: “Я больше не поэт… Я теперь только партийный функционер”.
В апреле срок действия визы Маяковского снова истек, и он принужден был вернуться в Москву. Влюбленные договорились встретиться в октябре в Париже – к тому моменту Татьяна должна была решить, выйдет ли она за него замуж. На прощание она подарила ему ручку Waterman. Прощальная вечеринка в “Гран-Шомьер” с друзьями напоминала атмосферой праздник в честь помолвки. Тем же вечером они шли под руку к Северному вокзалу, и все вокруг видели, как сильно они любят друг друга, как больно им расставаться.
Первое дошедшее до нас письмо Маяковского того периода датировано 15 мая – в нем говорится о какой-то Татьяниной обиде.
Дорогой, милый мой и любимый Таник!
Только сейчас голова немного раскрутилась, можно немножко подумать и немного пописать. Пожалуйста, не ропщи на меня и не крой – столько было неприятностей от самых мушиных до самых слонячьихразмеров, что, право, на меня нельзя злобиться. Начну по порядку,
1) Я совершенно и очень люблю Таника.
2) Работать только что начинаю, буду выписывать свою “Баню”…
Дальше он говорит о каких-то необычайно щедрых распоряжениях, сделанных по адресу ее матери – Татьяна наверняка не осталась равнодушной к такой заботе, – и сообщает, что собирается в Крым, читать лекции. Заканчивает поэт: