* * *
Дни казались ужасно длинными. Из-за летнего света, быть может, или же из-за горизонта, такого далекого, где взгляду не за что зацепиться. Все равно что долго ждать чего-нибудь час за часом, когда потом уже и не знаешь, чего ждешь. После завтрака May оставалась в столовой, у грязного окна, которое затуманивало цвет моря. Писала. Положив листок белой бумаги на стол красного дерева, поставив чернильницу в углублении для стакана и слегка наклонив голову. У нее вошло в привычку закуривать сигарету, «Плэйере», они продавались пачками по сто штук за стойкой у стюарда. Она оставляла сигарету тлеть в стеклянной пепельнице с выгравированной монограммой «Холланд Африка лайн» и писала. То ли какие-то рассказы, то ли письма, она и сама не очень-то понимала. Слова. Начинала, не зная, куда ее поведет, по-французски, по-итальянски, иногда даже по-английски, не важно. Просто ей нравилось это делать — грезить, глядя на море, под сладкий змеившийся дымок, писать под медленную качку корабля, безостановочно двигавшегося вперед, час за часом, день за днем, навстречу неизвестности. Потом жар солнца раскалял палубу и приходилось покинуть столовую. Писать, слушая шелест воды вдоль борта, словно поднимаясь по бесконечной реке.
Она писала:
«Сан-Ремо, площадь, тень многоствольных деревьев, фонтан, облака над морем, скарабеи в теплом воздухе.
Я чувствую дыхание на своих глазах.
В руках держу добычу тишины.
Жду трепета твоего взгляда на моем теле.
Во сне этой ночью я видела тебя в конце грабовой аллеи во Фьезоле. Ты был как слепой, который ищет свой дом. Снаружи доносились голоса, бормотавшие проклятья или молитвы.
Я помню, ты говорил мне о смерти детей, о войне. Не прожитые ими годы пробивают зияющие дыры в стенах наших домов».
Она писала:
«Джеффри, ты во мне, я в тебе. Время, которое нас разлучило, больше не существует. В следах на море, в пенных знаках, я прочла память о тебе. Я не могу утратить то, что вижу, не могу забыть то, что я есть. Только ради тебя я пустилась в это путешествие».
Она грезила, сигарета тлела, листок исписывался. Буквы перепутывались между собой, оставались большие белые пропуски. Наклонный почерк, жеманный, говорила Аурелия, атака высоких букв длинным согнутым строем, черточки «t» опущены вниз.
«Я помню, как в последний раз, когда мы говорили друг с другом в Сан-Ремо, ты мне рассказывал о безмолвии пустыни, словно хотел подняться вверх по течению времени, до Мероэ[2], чтобы найти истину, а теперь я сама среди безмолвия и пустыни моря, и мне кажется, будто я тоже поднимаюсь по течению времени, чтобы найти смысл своей жизни там, в Ониче».
Писать значило грезить. Там, в Ониче, когда они до нее доберутся, все будет иначе, все будет легко. Там будут бескрайние травяные равнины, которые описывал Джеффри, огромные деревья и река, такая широкая, что ее можно принять за море, и горизонт, теряющийся в миражах воды и неба. Там будут пологие холмы, засаженные манговыми деревьями, и хижины из красной земли, крытые пальмовыми листьями. А над рекой — окруженный деревьями просторный белый дом. Деревянный, под железной крышей, с верандой и зарослями бамбука. И еще это странное название — «Ибузун». Джеффри объяснил, что на языке людей реки это значит «место, где спят».
Там-то они и заживут всей семьей с Джеффри. Это будет их дом, их родина. Когда она поделилась этим в Марселе со своей подругой Леоной, как откровением, ее удивил визгливый ответ: так ты туда едешь, бедняжка моя дорогая? в эту лачугу? May хотела было рассказать о траве, такой высокой, что теряешься в ней целиком, о реке, широкой и медлительной, по которой плавают пароходы компании «Юнайтед Африка». Рассказать о лесе, темном как ночь, населенном тысячами птиц. Но предпочла промолчать. Сказала только: да, в этот дом. Главное, утаила название, «Ибузун», потому что Леона его наверняка исковеркала бы, a May это было бы неприятно. Хуже того, Леона, быть может, рассмеялась бы.
Теперь оставалось только ждать в судовой столовой, с этими писавшимися словами. Каждую минуту они становились ближе к Ониче, к «Ибузуну». Финтан садился перед ней, опершись локтями о стол, и смотрел на нее. У него были очень черные, пронизывающие глаза, оттененные длинными и загнутыми, будто у девочки, ресницами, и красивые блестящие волосы, каштановые, как у May.
2