— А эти «копытные»?
— А как Господь изгнал легион бесов из бесноватого, позволив им войти в стадо свиней, которых те потопили в море, так и все остальные изгоняемые, до сих пор об этом и мечтают.
— А я что же?
— А тебе я уже сказал: покайся — души, загубленные тобою, ждут…».
Иван проснулся в холодном поту от криков, раздирающих его слух совсем рядом. В голове билось, толчками крови, ясное понимание необходимости следовать наставлениям отца Олега. Родителя он не любил, да и это для него при таком отношении, было просто невозможно, но сейчас понял: не в любви дело, а в обязанности перед ним и Богом. «Не забыть бы!» — только подумалось и сразу забылось…
Хлыст, царапая голову, катался по полу, кровяные царапины штрихующие кафель, размазывались, телом самого же, неимоверно страдающего от боли человека. Проснувшийся встав, доплелся до него, и попытался остановить, но сил не было, потому упал рядом в полном отчаянии — нестерпимая физическая боль другого человека отзывалась не только, не бывавшими ранее такими сильными и глубокими сопереживаниями, но и, как-то ощутимо вбивалась тупой тошнотой в грудь и верх живота — его стошнило.
Извергнутая масса очень быстро перемешалась усилиями же катающегося по поверхности пола Михалыча с кровью. Несчастный уже мычал, язык выскочил через дыру в щеке, кровавая пена замазала ворот непонятного цвета рубашки, глаза надрывались красной клеткой разбухших сосудов, и вдруг все резко закончилось.
Оба лежали в луже собственных производных своего несчастья — как же человек страшно и ясно может ощущать с боязнью предполагаемое окончание наступившего облегчения, и как забывается о конечности только отступившего, когда боль снова возвращается!
Жало онкологии не управляемо, ему нет объяснения, больные настолько измучены, что даже опасаются гневиться и ругать боль, как-то по детски интуитивно надеясь — не оскорби ее и она не скоро вернется, но не обидь или не привлеки ее внимание и она, хоть ненадолго забудется, увлечется другими несчастными, потеряет память о дороге, ведущей к нему, уже совершенно вымотанному, обессильному, обезнадежному. Но именно, когда кажется, будто все закончилось — все только и начинается!
Эта фраза преследует каждого из них, облекаясь в разную суть, значащую что угодно: кончающиеся силы, надежду, возможности, жизнь, сам недуг, его развитие или затухание, веру, веру, веру…
— Михалыч…, ты жив?…
— Ннн… ни хочу, не могу, не могу больше так!..
— Ты что! Нельзя!
— То глюки, то боль, то поиск денег, то непонимание, то издевательства, как же я жду смерть! Я прошу, молю ее, я требую эту гадину прийти и забрать все, что во мне, вместе со мной! Я больше так не могу…
— Ну давай обезбола вколим…
— Ты что, Ваня, с Луны упал что ли! Где я их возьму? Это же целый круг ада, который нужно пройти, что бы получить…, они, давая крохи, уверяют, что этого хватит на пять дней, а этот морфий уходит за полтора дня, а потом снова, снова, снова, я не знаю, где взять силы… Убей меня, а!
— Охренеть можно — и так еле дышу, еще и за мусора сидеть! Может таблеточку?
— А есть… Дорогой ты мой, мне же отдать то нечем…
— Иди в ж. у! Босяцкий подгон тебе от Вани «Полторабатька»… — С трудом поднявшись на колени, Иван так и пошел на «четырех точках» уверенной походкой в другую комнату, что-то фырча себе под нос. Через пять минут, пролетевших для Хлыста, веянием ветерка, после немного затихшей страшной боли, он услышал:
— Андрюх, а ты че предпочитаешь, «шишки» или…
— Да я в лесу не был уже век целый…, да и при чем здесь… Ваня, опять начинается…
— Ща, бегу… — И уже потише:
— Рухлядь старая, это тебе не шпану по подвалам вылавливать!.. — И снова так, чтобы он слышал:
— Ща я тебя заряжу!.. Несу, несу… — Сталин появился в проходе двери уже на ногах, улыбающимся до ушей, с заговорщическим видом неся небольшой стеклянный поднос, накрытый шелковой тряпицей:
— Ща пыхнем и помолодеем — в натуре бомба, сам увидишь…
— Нннн, как болииит… Что это за…
— Канабис в чистом виде…
— Канапля, что ли?! Ты что болен! Я же мент!
— Дурак ты, а не мент! Я сам ни-ни в былые годы, выпивал-то раз в год по обещанию…
— Ваня — это статья!
— Михалыч, давай так, пока ты мой гость, а заметь ты мне еще не надоел, хотя прованял своим «плоскоклеточным ороговевающим» [23]всю мою хату, пусть хоть привлекательно пахнуть в квартире будет… Это — о-б-е-з-б-о-л-и-в-а-ю-щ-е-е!