Однако, даже понимая это, Нина продолжала сидеть и улыбаться в тридцать два зуба.
Серафим поставил перед ней кружку, над которой поднимался парок, и сел напротив. На его скуле фиолетовым цветком распускался маленький синяк, который пройдёт за пару дней. И Нина старательно смотрела на этот синяк просто для того, чтобы не смотреть в глаза парню, потому что знала, что если встретится с ним взглядом, то её мозг просто отключится, а из глаз посыплются сердечки.
Вот, вроде бы, нет в человеке ничего такого, но как же он цепляет. Словно всё нутро дребезжит и тянется к нему.
— Нин, — Серафим делал большие паузы и тщательно выговаривал слова, — а зачем ты меня караулила?
— Ты заметил?
Он кивнул.
Ну и как, скажите на милость, объясняться? Выдумывать историю? Или, может быть, покаяться?
— Просто хотелось, — брякнула Нина, так и не поняв, чего больше в её ответе: борзости или всё-таки флирта. — Нельзя что ли?
Фимочка, вероятно, не ожидал такого ответа. Мне кажется, никто бы не ожидал.
В маленькой квартирке на окраине города воцарилась тишина. Нина неравно стала стучать ноготками по кружке. Теперь всё зависело только от реакции Серафима.
Глава 22. Ведьма и Яйца. Акт Второй
— Стоп, Яйцева! — перебила я девушку. — То есть ты мне сейчас на полном серьёзе говоришь, что ответила ему, мол, тебе просто хотелось его преследовать?
— Ага.
Я тяжело вздохнула, а Нина положила голову на стол.
— Александра Петровна, а можно водички? А то я всё говорю и говорю, а так пить хочется. И голова болит.
— Ещё бы она у тебя после вчерашнего не болела.
— Это точно… Я, к сожалению, всё прекрасно помню. И как бабе той съездила по лицу, тоже помню. Такая она бесявая, аж злость берет.
— А как кремок ей коровий предлагала, тоже помнишь? — не без иронии спросила я, решив покопаться в аптечке — вдруг найду что-то от похмелья. — Откуда он у тебя вообще?
— А, это… — Нина потёрла переносицу. — Вы же в курсе, что у моих родителей ферма? Они раньше в основном овощами занимались, а недавно решили ещё вот молочкой заняться. Я как-то с отцом поругалась, и он мне сказал, что, пока не научусь коров доить, денег не даст! Такой грозный был. Вылитый Бармалей! Ну я и пошла к девчонкам на дойку. Скажу честно, мне не понравилось. Я с того раза молоко на дух не переношу.
— А крем-то тут причём? — всё ещё не улавливала я связи.
— Ну, девчонки-доярки после дойки этим кремом вымя коровам смазывают. Мне, соответственно, тоже пришлось. А потом смотрю — он так классно руки увлажняет, да ещё и заживляет немного. Вот я баночку и скомуниздила. Воняет, конечно, не очень хорошо — чем-то отдалённо молочным, — но ему простительно. А если ноги им намазать, предварительно распарив, вообще шикарно: пяточки потом, как у младенца.
— Возьму на заметку, — хмыкнула я. И, так и не найдя ничего в аптечке, состоящей из бинтов да лейкопластырей, потому что мама все хвори лечила травами, я решила поискать немного антипохмельного чая в её кабинете. — Ладно, Нин, сиди. Поищу что-нибудь в маминых запасах.
Нина аж подпрыгнула на месте. А глаза так и загорелись, как у ребёнка, которому пообещали что-то волшебное.
— Яйцева, сиди, пожалуйста, на жопе ровно, а то я тебе не доверяю, — настоятельно попросила я, махая рукой, чтобы она села. — Судя по тому, что ты пьёшь алкоголь, как воду, фиг его знает, что ещё ты потянешь в рот.
— Ничего я в рот не потяну! — возмутилась Нина, но я уже шла в мамину каморку, которой давно никто не пользовался, потому что все основные приёмы Марфа Васильевна вела из Подгорного.
В кабинете было пыльно и пустовато — всё, что необходимо для антуража и работы, давно перевезли. Здесь хранились только вещи «на всякий случай»: старая наработанная колода карт, свечи, скатерть. А ещё Усачёв Иннокентий Борисович — тотемное животное этого дома. Бюстик усатого азиата, который мне подарили в областной больнице, чтобы я не плакала, когда мне желудок промывали после дедушкиных опытов. Бюст пожелтел от старости и достался нам с отбитым носом, который я потом закрасила маминой красной помадой.
Вежливо поздоровавшись со старым другом, я полезла в ящики ещё более старого трюмо, надеясь найти там что-то антипохмельное. Вдруг завалялось что-нибудь?
Коробки внутри были слишком тяжёлыми, чтобы тягать их сначала на стол, а потом обратно, поэтому пришлось достать несколько штук и усесться с ними на пол. Я как раз перебирала холщовые мешочки в одной из коробок, пытаясь разобрать мамины каракули на этикетках, которые она настойчиво называла «витиеватым почерком», когда Нина, всё-таки не послушавшись меня, заглянула в кабинет.
— Это здесь Марфа Васильевна принимала Кладбищенскую проститутку? — спросила она, во все глаза разглядывая скудно обставленную комнатку. — Знаешь, а я представляла её иначе: более просторной и с большими окнами, как в кабинете у психолога. Чистенько и стерильно.
Нина привалилась к дверному косяку, смотря на меня сверху вниз.
— Мне кажется, у тебя явно проблемы с фантазией, раз ты комнату ведьмы представляешь, как обычный офисный кабинет.
— Так ведьма же современная! — пожала плечами Нина. — Что, если ведьма, то технологии сразу не для неё?
Я лишь хмыкнула. Мама как раз с технологиями не очень дружила. Ей когда нужно было что-то в ворде сделать, она звонила мне и спрашивала, как это сделать. О, если бы это были вопросы по подгонке нужного формата или постановке сносок и ссылок, я бы не особо удивилась. Помню, как сама тупила в универе и несколько раз пересдавала информатику, потому что не могла нормально сделать экселевские таблицы — правда тут скорее работал мой личный пунктик: либо идеально, либо никак. Вот только Марфа Васильевна обычно звонила по одним и тем же вопросам: как поменять размер шрифта и как выделить текст курсивом?
— Нин, ну ты же была в её кабинете, — напомнила я. — Думаешь, психолог принимала бы клиентов в таком помещении?
— Ой, нет! — стажёрка передёрнула плечами. — Он такой жуткий. Я как зашла, так и обомлела. А ещё то жуткое чучело крысы на полке, которое смотрит на тебя во время приёма… Как вспомню — аж дрожь берёт.
— Это выдра, — поправила я. — Ей его — ну, чучело — кто-то из клиентов подарил.
— Я бы такую страхолюдину у себя дома не поставила бы. Эти глаза навыкате и раскрытая пасть прям созданы, чтобы в кошмарах сниться.
Я рассмеялась.
— А Марфе Васильевне нравится. Она с неё ласково пыль пуховкой убирает и называет «лапушка моя».
— Специфическая лапушка, — слегка опухшее лицо Нины выражало весь спектр отвращения.
— Ну, у всех своё представление о прекрасном, — ответила я. У меня всё-таки получилось найти полупустой мешочек из-под антипохмельного чая, на бирке которого под мамиными каракулями почерком Дара было выведено «для воскрешения трупов». Поржала я, надо сказать, знатно. И, судя по тому, что мешочек был почти пустым, воскрешение Дару требовалось достаточно часто.
Убрав коробки по местам, я встала с пола и, толкая Нину в спину, выпроводила её из кабинета в коридор, закрыв за нами дверь.
— Вау! — воскликнула Нина. — А тут и правда есть щель!
Я сначала нахмурилась, не понимая, к чему это она, а потом, проследив за взглядом стажёрки, всё же догадалась. Под дверь всегда оставался зазор, и в детстве мы с Даром развлекались, подслушивая маминых клиентов. Воспоминания вызвали улыбку. Особенно те, в которых мы с братцем получали дверью по лбам, когда не успевали убежать. Первое время Марфа Васильевна очень возмущалась, а потом смирилась и подавала нам знаки, когда приём подходил к концу и нужно было сваливать. Мы развлекались так до тех пор, пока не поняли, что в большинстве своём клиенты похожи друг на друга и ничего нового и интересного мы не услышим.
Мы вернулись на кухню. Нина попутно подхватила свою сумочку, которую вчера бросила в прихожей.
— У вас лёд есть? — спросила Нина, когда я принялась заваривать в чайнике остатки изрядно прореженного сбора.