Но тут карлик Ватанабэ, доселе спокойно сидевший, мирно побалтывая ножками, живо соскочил с места и поспешил на помощь. Он вскарабкался, навалясь животом на край сиденья, в освободившееся кресло и подхватил сползавшую пассажирку за плечи. Приподнял и осторожно выпрямил ее обмягшее тело, утвердил его поустойчивее – и наложил руки на седую голову старой дамы.
Затем, продолжая стоять на сиденье кресла, молвил, обращаясь к остальным пассажирам:
– Мадам и месье! Прошу вас не беспокоиться. Эта женщина больна, я установил диагноз. У нее опухоль в головном мозгу, и теперь внезапно случился склероз.
Пассажиры молча смотрели на карлика Ватанабэ, все так же мерно покачиваясь при неровном ходе вагона. Некоторые сразу отвели глаза и старались делать вид, что не замечают его. Он же, придерживая одной рукою старуху за взлохмаченную голову, другою размахивал в воздухе и держал речь перед безмолвными парижанами:
– Эта дама уснула самым глубоким сном и, в сущности, может уже больше не проснуться. Раковая опухоль у нее развилась на том участке мозга, где вызывается летаргический сон. Ее должно посчитать очень счастливой, эту старую даму, потому что она может умереть во сне, не зная даже, что умирает.
Сейчас опухоль у нее еще небольшая, примерно с лесной орешек, но процесс будет нарастать, мадам и месье, и очень скоро опухоль станет величиною с каштан. Тогда эта дама может умереть, и я не знаю, будет она испытывать при этом какие-нибудь физические страдания или нет.
По-прежнему никто никак не отзывался на слова карлика Ватанабэ. Уже все пассажиры старались не обращать на него внимания, уткнувшись кто в газету, кто в пустоту перед собою. И только пришедшая из соседнего вагона женщина-ревизор сделала ему строгое замечание:
– Месье, у нас не принято вставать ногами в кресло.
– Но я должен был установить диагноз, мадам, – оправдывался карлик Ватанабэ.
– Я это делаю с помощью рук, которые у меня особенно чувствительны. – И он выставил перед собою ладони, похожие на ласты тюленя.
– Сядьте на место, не стойте ногами в кресле! – еще раз приказала женщина-ревизор, обтянутая узкой формой, в каскетке с полицейской кокардой.
– А к этой женщине, если она больна, я вызову врача.
– Я Ватанабэ, – сказал карлик, горделиво выпрямившись. – Я великий врач всех времен и народов. Это я, именно я, а не кто-нибудь другой, создал “Препарат
Ватанабэ”.
– Хорошо, месье, но только не стойте грязной обувью в кресле, – в третий раз повторила женщина.
И тогда карлик Ватанабэ сделал то, чего ему ни за что не следовало делать…
Он вспомнил, что на одной из картин Марка Шагала, чьи фрески в “Гранд-Опера” ему так не понравились, новобрачные изображены летящими, как подхваченные ветром шелковые шарфики. Почему-то вспомнив это, карлик Ватанабэ сам взлетел под потолок вагона и плавно закружился над головами пассажиров.
И все они, а вместе с ними и строгая женщина-ревизор, как один, подняли головы и замерли с выражением тупого удивления на лице. Только больная старуха, впавшая в летаргию, сидела в кресле, свесив на грудь свою седую всклокоченную голову.
Карлик Ватанабэ совершенно забыл, что они едут глубоко под землей, что над головою у них не воздушное небо, столь любовно изображенное художниками-импрессионистами в их прозрачных картинах. Он даже не подумал о том, что сейчас, возможно, поезд идет под речным дном, снизу пересекая Сену, и над головою – толща земли, черный ил с утонувшими в нем калошами, с мертвыми рыбами, пластиковыми бутылками и ржавыми велосипедами. А может быть, поезд шел как раз под громадным готическим собором со свинцовым фундаментом, с глыбами вмурованного в стены дикого гранита…
Ничего такого не представляя, карлик Ватанабэ сделал последний вираж над головами парижан, едущих в поезде по глубокому подземелью, и, как нож в масло, ушел в стену вагона и исчез за его пластиковой обшивкой.
Таким образом, карлик Ватанабэ был убран с пути и больше уже не мог помешать моим планам. Скорее всего, размазавшись по стенке тоннеля парижского метро, японский чародей перестал подавать всякие признаки своего присутствия (я, д.
Неуловимый, мог снова вернуться к своей главной заботе в Париже), и если даже, проблуждав в толще подземелья многие годы, когда-нибудь и вынырнет снова на поверхность дух карлика Ватанабэ, к тому времени с Парижем будет покончено, со всем Старым Светом также, – и превратится человеколюбивый онкологический демон в одинокого оборотня с грохочущим среди ночной тишины тоскливым и неистовым голосом, выкрикивающим на японском языке ругательства по поводу того, что он столь легкомысленно и позорно дал себя обвести вокруг пальца: “Ко-онаёро-о!”
Ах, не все ли равно тебе, неохотно отзовусь я из темноты карлику Ватанабэ.
Все мы чего-то суетились на этой земле и ненавидели друг друга. И все, будучи эмигрантами неба, так старательно изводили друг друга – для чего, спрашивается?.. Не так уж много было нас, сброшенных с небес, когда-то учившихся в одной школе. И не столь долгим оказалась наша власть над этими…
Так думал я, величайший д. Неуловимый, в угрюмом состоянии духа продолжавший ехать в вагоне парижского метро, из которого только что вылетел карлик
Ватанабэ. Старуха со всклокоченными волосами, постепенно съезжавшая с сиденья, клонясь в сторону прохода, вдруг встрепенулась, ожила и выпрямилась на своем месте. И некий господин азиатского обличья, человек с седыми белыми висками и широкими темными бровями, словно наведенными углем, усмехнулся и, уже больше не глядя на старую даму пристальным и тяжелым взглядом своих длинных глаз, встал с места и направился к выходу. Вскоре поезд подошел к станции, и седой иностранец вышел из вагона и смешался с толпою.
Это был господин Мэн Дэн из Южной Кореи, крупный коммерсант и одновременно миссионер корейской ассамблеи летающих братьев. Недавно подвергнувшись яростному нападению московского демона, этот верный слуга д. Неуловимого едва спасся. Из России он был немедленно направлен в Париж – здесь дела д-ра
Мэна пошли гораздо успешнее, чем в России, и теперь миссионер мог разворачивать свою деятельность без японской конкуренции.
Свободный полет без крыльев начал бурно распространяться во Франции и, как уже говорилось, сразу же ознаменовался множеством смертельных прыжков дилетантов с Эйфелевой башни. Господин Мэн Дэн мог пожать на французской земле богатый урожай, и я, убрав с его пути одного из могущественных соперников, собирался помочь ему наладить широкую рекламу.
Все эти важные дела отвлекали на себя мое внимание, и путешествующая молодая чета, Орфеус и Надежда, оказались на какое-то время полностью предоставленными самим себе.
Они поселились в маленькой, но дорогой гостинице на Монмартре и, когда демон отстал от них, вдруг почувствовали великое равнодушие ко всему окружавшему миру и поняли, какой нелепостью было это задуманное свадебное путешествие.
Два дня они прожили в Париже, совершенно не выходя из отеля, обеды и ужины заказывали в номер, отключили телевизор и, в сущности, почти не вылезали из постели. На третий день, однако, Надежда взяла машину напрокат и повезла
Орфеуса в Руан.
Париж в те дни содрогался от чудовищного внутреннего напряжения, ожидая часа
ИКС, и в воздухе над знаменитыми монмартрскими мансардами появились первые летающие люди. Надя начала рассказывать мужу о том, что видит перед собою на улицах и в парижском небе, но Орфеус вежливо попросил ее не делать этого и ехать молча. Не подчиненная больше темной воле демона, речь жены, произносимая на немецком языке прежним сочным грудным голосом, без хрипотцы, звучала удручающе скучно и уныло, Орфеусу это мешало гораздо больше, чем ее одержимые речи на непонятном русском. Он смутно, сквозь толщу своей слепоты, ощущал настроение последних дней мира, кое-что знал и по рассказам жены, делавшей добросовестные устные репортажи, а также строившей прогнозы на будущее, – но слепой Орфеус давно уже находился совсем в ином Путешествии…