Но ведь ты знаешь: влезешь под землю и внимательно прислушаешься – так она славно, тихо шевелится вся, тихонько шепчется сама с собою в разных своих уголочках подземелья. Это, Келим, заново прорастают души, готовясь воскреснуть. И моему Бетоннику гораздо хуже, чем прочим, потому что он покоится не в земле – там травка, там березки, и цветочки, и стрекозы с бабочками… А у него ничего этого нет, и душе его труднее справиться с собою…
– Ну ладно, хватит о нем… Лучше скажите мне, пожалуйста, где находится
Алексеев.
– Какой Алексеев?
– Да, да, я понимаю… Их тысячи, а может быть, и миллионы, Алексеевых, по всей России. Но тот, о котором я спрашиваю, известен только вам. У него
Флейта Мира.
– Ах, этот… Но его сейчас нет в Москве. Он в Сибири, в Новокузнецке.
Демон Москва сидел на краю круглой розетки, прислонясь спиною к каменному шилу высокого сталинского шпиля, раскинув по сторонам, на сугробы, заполнившие чашу розетки, свои сложенные серебристые крылья: темно-серый, огромный, как скала, демон, на которого крошечный в сравнении с ним другой демон, Келим, смотрел снизу вверх, задрав голову.
– А что мы имеем там, в Новокузнецке?
– Сибирь… Шахтерский город… Забастовки…
Там скрылся Алексеев, застреливший Николая, похитителя иконы Дионисия, XV век, и забрал у него Флейту Мира. Итак, на самом деле, что мы имеем в этом
Новокузнецке? Наблюдаю за могущественным воображением Келима. Он и на самом деле очень силен! Вмиг оказался в самой глубине Сибири. Город весь в снегу, поверх которого лежит копоть. Угольная пыль. Поначалу, в виде развлечения,
Келим примерился к какой-то бездомной собаке, трусцою бегущей по улице вдоль фонарных столбов, – хотел с ходу воплотиться в одно из живых существ шахтерского города. Но душа бездомного пса была наполнена такой лютой тоской и скорбью, что буквально отшвыривала от себя всякую попытку хоть чему-нибудь проникнуть в нее. И Келим, вздохнув, отказался от этого своего намерения – тогда пес, приостановившись под фонарем, поджал уши и, растопырив пошире лапы, встряхнулся всем охолодавшим тощим телом, желая, видимо, разом сбросить со своего горба весь гнет несчастного существования, и скрылся в боковом проулке. Следующими кандидатами для Келима были два шахтера-забастовщика, которые шли домой после митинга, отчаянно уязвленные пустотой и безнадежностью борьбы за существование. Они шли молча, только морозный снег сердито скрипел под их ногами, – шахтеры испытывали сейчас ненависть к любому слову, обещающему им лучшее будущее. Люди обманывали друг друга, заставляли работать на себя – и больше всех обманывали шахтеров, потому что работа их была тяжелее прочих работ. Сейчас, в эти тяжкие времена, главные обманщики страны объявили якобы какую-то переделку страны в сторону наибольшей справедливости – и в результате этого издевательство над шахтерами намного увеличилось, и подземные работяги стали бесплодно бастовать. Войдя во внутреннее состояние одного из этих двоих, Келим испытал такое свирепое угнетение добрых чувств злыми, едкими, что чуть не задохнулся в атмосфере абсолютной классовой ненависти, – и демон поскорее выскочил назад… Какая-то высокая заводская труба, вокруг которой завращалось внимание Келима, с могучим безобразием вдувала в темное помещение ночного неба те самые крошки несгоревшего угля, что выпадали вместе со снегом и делали сугробы этого города закопченными. Вместе с лохматыми клубами дыма
Келим стал подыматься все выше и выше, чтобы серьезно осмотреться и составить наконец план действий, чтобы найти в этом Новокузнецке Алексеева…
Но тут он вынужден был вернуться назад.
Демон Москва обратился к нему, указывая вниз, под собою, вытянутым кончиком своего громадного крыла:
– Посмотри, что делают эти люди, и пока откажись от своего плана разыскать
Алексеева. Тебе будет чем заняться и в столице. Нет, ты только посмотри, что они делают…
Четыре человека внезапно появились на крыше высотного дома. Они забегали вдоль бетонных балясин парапета, ограждавшего край крыши. Не замечая двух демонов, наблюдавших за ними, эти молчаливые, решительные люди выбрали наконец подходящее для них место, перелезли через балясины и, взявшись за руки, с короткого разбега дружно выпрыгнули за край крыши.
Келим ахнул и, осторожно перебирая ногами, тоже приблизился к краю и посмотрел вниз. Он зябко поежился и осторожно отступил назад, несмотря на то что ему-то, собственно, ничего не угрожало, если бы он даже и свалился.
– Что, брат, удивительно для тебя? – спросил, усмехнувшись, д. Москва.
– Никогда не видел такого, – покрутил усатой головою Келим, – уж сколько тысяч лет живу среди них.
– Это новое их увлечение, появилось в самое последнее время. Я уже видел немало подобных прыжков.
– Но зачем это они? И кто из наших с ними работает?
– Кто работает, того не знаю… А увлечение это называется – полеты волей, или левитация. Они думают, кажется, что, когда настанет час ИКС, их спасет умение летать без крыльев.
– Отлично… – с задумчивым видом молвил Келим. – Флейту Мира можно пока оставить в покое. Девочка Маша, которая должна сыграть на ней, чтобы спасти
Россию, пусть подождет… Значит, будем осваивать эти полеты без крыльев.
Он забыл, что до своей последней смерти ему приходилось жить в этом финском городе, поэтому в чувствах Келима, когда он приехал туда, преобладало спокойное безразличие. Оно знакомо каждому из тех, кто уже умирал до рождения, кто, рождаясь, одновременно заканчивал умирать. Финский городок, весь почти одноэтажный, с аккуратно выстроенными светлыми домами, не вызывал в нем никакого любопытства, и только одно всколыхнулось детской восторженностью в душе Келима: когда на улицу перед гостиницей опустились две белые чайки. Словно обычные городские голуби, издревле нищенствующие на площадях, эти морские птицы, белоснежные и чистые, бодро зашагали по дороге, что-то подбирая на ходу своими изогнутыми клювами. Сторонясь проходящей машины, они взлетели, вскинув длинные острые крылья, и тут же опустились назад на асфальт.
ПОЛЕТЫ БЕЗ КРЫЛЬЕВ
Чайки тщетно пытались напомнить Келиму о прошлом, которое когда-то было будущим, о предстоящем скором отъезде из Финляндии, каковой совершался и в прошлом веке, когда девушка Эрна Паркконен вышла замуж за русского негоцианта и уехала вместе с ним в Санкт-Петербург.
Келим не помнил того, что, умерев глубокой старухою в столичном городе
России, он родился в Сухуми, на Кавказе, младшим сыном в многодетной семье турка-месхетинца Рустама Келима. А теперь, словно озабоченной пропитанием чайке, ему предстояло рыскать по городскому асфальту – тоже как бы в поисках чего-то очень нужного для этой жизни. Не зная ни слова по-фински, он отправился искать дом по известному адресу и через полчаса уже встретился с человеком, который смог бы ему что-то рассказать об Урхо Тиммонене.
Финская строительная компания возводила высотную гостиницу в Москве, Келим работал на том же здании в кавказской бригаде, и однажды в ночную смену ему довелось увидеть, как светловолосый финн вдруг бросился в проем окна с девятого этажа, но не упал вниз, а плавно пролетел между домами и вскоре исчез в темноте ночи. С тех пор монтажника Урхо не было на стройке, и на вопрос, где он, финский прораб ответил Келиму, что молодой рабочий уехал домой, чтобы жениться на одной девушке, с которой был давно помолвлен.
С рыжими концами курчавых волос, словно тронутых ржавчиной, Олли Тиммонен, старший брат улетевшего монтажника, ни слова не знал по-русски, но что-то мог с трудом вылопотать по-английски. Сморщив веснушчатый лобик над синими глазами, он напряженно вглядывался в лицо нежданному гостю и, когда понял, что тот спрашивает про Урхо, торопливо закивал и вдруг заплакал, по-мальчишески утирая глаза кулаком. Затем он посадил Келима в свою машину и повез его на кладбище, где показал могилу у края семейного участка: удивленно вытаращившись, с памятника младенческим взором уставился на Келима тот самый монтажник, который улетел со стройки.