— Я никуда не денусь, — говорит удивленно, словно не понимает, на какие жертвы идет, — на дворе двадцать первый век, технологии и все такое. Мы всегда будем на связи.
— Да, — усмехаюсь, проводя пальцами по волосам, — а под боком возникнет Петька, который вместо меня будет заглядывать тебе под юбку. Нет уж.
Васькины глаза расширяются. Хотя, казалось бы, куда еще больше, но я без отрыва всматриваюсь в огромные голубые глаза, которые наполняются не нежностью, а злостью. Уж спектр эмоций, беснующихся внутри Кукушкиной, я смог изучить за все недели, проведенные вместе.
— Думаешь, — прищуривается, делая ко мне шаг с наигранным спокойствием, — как только самолет взлетит, то я тут же свистну, и прибежит тот самый Петька?
— Я не так сказал, — отступаю назад, пока Василиса надвигается на меня, — хотя смысл практически уловила.
— Баринов… — рычит и хватает с полки буклет, принимаясь меня избивать.
Смеюсь, конечно, хотя веселого в ситуации нет ни капли. Просто видеть ее раскрасневшиеся щеки и горящие глаза — наивысшая степень удовольствия. После поцелуев, которые в последнее время становятся все жарче и делаю меня до чертиков нервным. Через пару минут избиения торможу Василису, перехватывая со спины и вырывая истерзанный буклет из ее рук. Сердце разъяренной Кукушкиной колошматит, словно автоматная очередь.
— Ненавижу тебя… — выпаливает, но не вырывается, повиснув на моих руках, и часто дышит после покушения на столь ценную персону.
— Спорное заявление, — улыбаюсь и трусь носом о ее пылающую щеку, как щенок.
Зависаем в сумерках, которые стремительно сгущаются над городом, и наслаждаемся моментом.
— Ты должен взять билет, Ник, — тихо произносит Васька, пока мои руки шалят под ее футболкой, — нельзя отказываться от того, к чему шел. Я… Я поддержу тебя.
Поворачиваю Кукушкину к себе лицом и скриплю зубами от того, как она на меня смотрит. Выворачивает наизнанку и крошит.
— Не будет никаких Петек, — говорит серьезно и целует.
Сама. Такое явление крайне редко, поэтому застываю и лишь через пару мгновений срываюсь, истязая губы Василисы Прекрасной.
— Только Васьки, — добавляет с улыбкой и тут же оказывается на кровати, куда я ее кидаю, нависая сверху.
— Так значит, — она перестает улыбаться и облизывает губы, скользя по моему лицу взглядом.
— Возьмешь?
— Тебя или билет?
Толкает в плечо ладошкой, а я усмехаюсь и вновь попадаю под прицел ее глаз.
— Я серьезно.
— Я тоже.
Часто дышу, наклоняюсь и утыкаюсь лбом в ее лоб, не решаясь принять решение.
— Возьму, — выдыхаю через стиснутые зубы.
Василиса улыбается, а я чувствую укол в сердце, которое обливается жаром и давится кровью в этот момент. Все слишком серьезно. Еще никогда в жизни не ощущал, как мотор в грудине трещит по швам, а сейчас именно так.
— А меня? — прошибает вопросом и трется губами о мои.
— Васька…
— М-м-м?
— Only you, детка, — целую ее в ответ, шепотом рассекая пространство, — only you, — повторяю, задирая чертову ткань и не замечая, как за окном один за другим загораются огни, освещая трепещущие ресницы Василисы Прекрасной, образ которой отпечатывается в памяти на долгие годы.
Эпилог
— Ты уже здесь? — Софья Николаевна вышла из здания летнего лагеря и нахмурилась, увидев Назара Александровича, который в привычной ему манере, засунув руки в карманы брюк, наблюдал за светловолосым мальчишкой, носящимся со шлангом по периметру.
Вода брызгала в разные стороны, отгоняя других детей, но мальчуган еще быстрее шевелил ногами и громко смеялся, хотя и сам уже продрог до костей от холодного потока воды. За ним по пятам бегала девушка лет восемнадцати и что-то кричала. Зрелище показалось Назару Александровичу довольно-таки смешным.
— Стой, — мужчина остановил Софью Николаевну, когда тогда уже сорвалась с места, чтобы помочь новой вожатой, — сама справится. Как его поведение?
— Весь в отца, — не без сарказма ответила она, — вчера наведывался.
— И? — Назар Александрович поджал губы и нахмурился от упоминания сына.
— Что и? — женщина тяжело вдохнула и сложила руки на груди, не испытывая удовольствия от этой беседы. — Жив и здоров. В деньгах, как знаешь, не нуждается. Выглядит вполне счастливым.
Назар Баринов лишь свел брови на переносице. Как умело его сын играет счастливого человека, он прекрасно знал и не верил показухе.