— И почему же ты стал таким, как сейчас?
— Я так хотел перед смертью еще раз увидеть своими глазами родину! Мне было жаль себя, изгнанника, который должен умереть в чужой земле. Наверное, эти мысли не дали мне уйти в нирвану…
— Действительно, — кивнул Сэймей и позвал: — Однако ж, Кандата!
— Да? — ответил голос.
— Почему ты украл эту бива по имени Гэнсё?
— Почтительно отвечу правду: эту бива сделал я в то время, когда проживал в пределах Империи Тан, — тихим был, низким голос. Сэймей сильно выдохнул:
— Вот оно как было!
— Странная судьба, с вашего позволения, господин Масанари, — сказал голос. Он позвал по ложному имени, которое чуть ранее сказал Сэймей. Однако Сэймей не ответил.
— Господин Масанари, — еще раз сказал голос. Хиромаса посмотрел на Сэймея, Сэймей смотрел в темноту над воротами, и на его алых губах играла улыбка.
И тут Хиромасе пришла в голову мысль:
— Гэнсё может быть раньше и была Вашей, но сейчас она наша. Не можете ли Вы ее вернуть? — сказал Хиромаса, взглянув вверх.
— Вернуть-то легко, но… — коротко сказал голос. Потом, после паузы: — Но взамен позволено ли мне будет высказать нижайшую просьбу?
— Чего?
— Это столь стыдное дело… Во дворце, куда я тайно прокрался, мне в сердце запала одна придворная дама…
— Что за!
— В шестнадцать лет я взял за себя жену. А во дворце изволит быть придворная дама, что на одно лицо с моей женой…
— …
— Вообще же, если дозволите рассказать, началось все с того, что я ночь за ночью прокрадывался во дворец увидеть эту даму, и однажды нашел Гэнсё… Возможно, придворную даму насильно можно сделать своею, но, увы, я этого не могу. Поэтому я похитил Гэнсё и, воскрешая в памяти прошлое, воскрешал свою жену Сурию и успокаивал сердце игрою на бива…
— И?
— Поведайте все той женщине, приведите ее ко мне, прошу вас. Пусть лишь только на одну ночь. Позвольте на одну ночь связь с нею. После этого, утром, я верну даму, а сам я немедленно отсюда исчезну… — сказав так, владелец голоса некоторое время горько плакал.
— Понятно. — Это ответил Хиромаса. — Вернусь, и почтительно доложу об этом деле Императору, и если он склонит свой слух к подобной просьбе, то завтра вечером в это же время я приведу на это место женщину.
— Премного Вам благодарен.
— Так, а приметы женщины?
— Белокожая. На лице — родинка. Имя ее — Тамагуса. Такая вот дама, с вашего позволения.
— Если твоя просьба исполнима, завтра днем я воткну эту стрелу сюда. Если не выполнима, воткну стрелу, окрашенную в черный цвет, хорошо?
— Будьте так любезны, — ответил голос.
— Эй, там! — внезапно обратился к верху ворот молчавший до сих пор Сэймей. — А ты не сыграешь нам еще на бива, а?
— На бива…
— Ага.
— О, конечно же! С превеликой радостью. О, если бы это было раньше, я бы спустился вниз и имел бы честь почтительно сыграть для Вас, но, имея причиною страшное мое нынешнее обличье, позвольте мне сыграть Вам, оставаясь здесь, на обзорной площадке, — сказал голос.
И зазвенела бива. Нота за нотой, звук оставался в воздухе, словно нити паутины, не исчезая. Он был еще прекраснее, чем раньше.
Стоявшая до сих пор неподвижно Мицумуси, мягко склонившись, поставила светильник на землю. Встала. Раз — и в ночной воздух вознеслись ее белые руки, раскрылись, обнимая небо. Она начала танцевать под звуки бива.
— О!.. — издал с придыханием восхищенный возглас Хиромаса.
Закончились танец и музыка, и сверху раздался голос:
— Прекрасный танец. А я почтительно прошу об окончании на сем сегодняшнего вечера, и позвольте мне на всякий случай показать вам мою силу.
— На всякий случай?
— Это, с вашего позволения, для того, чтобы вы завтра не изволили делать глупости… — голос еще не закончил говорить, как с Расёмон, со второго этажа на Мицумуси упала зеленая молния. В мгновение, когда ее охватило сияние, на лице Мицумуси отразилось страдание, красные губы открылись, и когда уже должны были показаться белые зубы, и сияние, и сама Мицумуси исчезли. Лишь что-то легко взвилось в круге света от поставленного вниз огня, и упало на землю. Сэймей подошел и поднял — это был цветок глицинии.
— Всячески прошу вас о любезности… — над головами пронесся голос, и все закончилось. В тихой ночной тьме шевелился лишь похожий на шелк туман.