Послеполуденное солнце косыми лучами заливает сад. В сиянии лучей колыхались под ветром летние травы. Среди травы виднелась дорожка. Ее никто специально не прокладывал, просто люди ходили, и она обозначилась сама собой. Как звериная тропа. Над дорожкой нависла трава. Если пройти здесь ночью или утром, то штаны — хакама мгновенно тяжелели, впитав оставшуюся на траве росу. Правда, сейчас, под солнечными лучами, трава уже успела высохнуть.
Хиромаса, никого не окликая, прошел через ворота. Он был одет в суйкан — кимоно из плотной ткани с круглой горловиной и широкими рукавами, а короткий шлейф его штанов едва касался травинок. Кончик висящего на бедре меча в краснолаковых ножнах — сюдзая — изгибался сзади как хвост зверя, идущего в траве.
Обычно в это время уже полагалось начаться сливовым дождям, но пока на них не было даже намека. Смешиваясь с запахом травы, носа Хиромасы достиг сладковатый цветочный запах — запах капского жасмина, который в Японии еще называют «безротиком». Похоже, где-то в усадьбе уже расцвели безротики[4].
Возле входа в дом Хиромаса остановился.
— Он, как всегда, беспечен… — створки двери были широко распахнуты в стороны.
— Сэймей, ты дома? — позвал Хиромаса. Ответа не последовало. Прождав один вздох: — Я вхожу! — он зашел в прихожую с земляным полом.
— Башмаки сними, Хиромаса! — раздался вдруг голос прямо у него из под ног. Хиромаса опустил взгляд: там, на земле, стояла на задних лапках маленькая полевая мышка и глядела на Хиромасу черными глазками. Как только их взгляды встретились, мышь коротко пискнула и убежала. Сняв сапожки из кожи оленя, Хиромаса вошел в дом.
— На задний двор, что ли? — он прошел по веранде-коридору, ведущему вокруг дома. За домом, на веранде, выходящей в сад за домом, в белом каригину — легком кимоно с широкими рукавами — лежал Сэймей, положив колено правой ноги на подушку. Он любовался садом. Перед Сэймеем стояли кувшин и чашечки. Две чашечки. Сбоку, на тарелке из грубо обожженной глины лежало марубоси — иваси, сушенные с головами.
— Чем занимаешься? — окликнул его Хиромаса.
— Тебя заждался, Хиромаса. — не меняя позы, сказал Сэймей. Похоже, он откуда-то знал, что Хиромаса придет.
— А как ты узнал, что я приду?
— Ты же по пути проходил мостик Ичидзё-модори-баси?
— Да, проходил.
— А когда проходил, прошептал там: «Дома ли, Сэймей?»
— И это было, помню. Но откуда ты это знаешь?
Сэймей, не ответив, коротко рассмеялся, поднялся и сел, скрестив ноги.
— Ах, да! Слух же был, что ты под мостом завел себе сикигами, служебного духа. Тебе этот сикигами сказал?
— Пусть так. Ладно, садись, Хиромаса! — пригласил Сэймей.
Сэймей высокий и белокожий. Изумительно прекрасное лицо с холодными глазами. На губах, словно впитавших светлый кармин, играет улыбка. Возраст по нему определить невозможно. Не будет странным, если ему окажется уже за сорок, но при этом он выглядит юношей, которому не исполнилось еще и тридцати.
— Со мной сейчас мышь заговорила! Сэймей, она говорила твоим голосом, — сказал Хиромаса, сев рядом с Сэймеем. Сэймей протянул руку, подцепил сушеную иваси, разорвал ее и кинул в сад. Раздался писк, и стоявшая там на земле мышь деловито запихала в рот брошенную Сэймеем рыбу. С иваси в зубах мышь исчезла в траве.
— Я сейчас эту мышь отблагодарил, — сказал Сэймей.
— У тебя никогда не поймешь, что и как происходит, — простодушно сказал Хиромаса. Он сидел, выпрямив спину.
Ветер снова принес сладкий запах. Хиромаса посмотрел в сад. В глубине белыми точками цветов оделся безротик — капский жасмин.
— Нет, но как же хорошо пахнет безротик! — сказал Хиромаса, и Сэймей улыбнулся:
— Как необычно…
— Необычно? Что именно?
— Не думал я, что ты, как придешь, еще даже и саке не пригубив, начнешь говорить о цветах…
— У меня тоже бывает настроение замечать красоту!
— Знаю, знаю. Ты — хороший человек. — Сэймей подхватил чашечки и налил в них саке.
— Я сегодня не саке пить пришел!
— Но ведь и не отказываться же от саке пришел?
— Сладкие твои речи!
— Это саке еще слаще! — Сэймей уже держит чашечку в руках. Хиромаса все так же с прямой спиной, взял в руки чашечку.
4