— Не отпускай! Держи так! — крикнул на него Хиромаса.
— Сэймей! — крикнул он еще раз. Что теперь делать? — Сэймей.
Хиромаса не знал, что делать дальше, как теперь поступать. Кансуй испуганно смотрел на Хиромасу.
— Не отпускай! Не отпускай! — Хиромаса только и повторял ему так.
Сжав зубы до скрипа, Хиромаса поднял голову и увидел человека. В дверях стоял Абэ-но Сэймей и смотрел на него.
— Сэймей? — воскликнул Хиромаса. — Ты настоящий Сэймей?
— Извини, Хиромаса. Я зашел далеко в горы, и вот. Столько времени потратил…
Сэймей быстро подошел к Хиромасе и достал из-за пазухи пучок травы.
— Это летняя трава. В это время года ее почти невозможно найти. — Говоря так, Сэймей оторвал несколько листков, размял в пальцах и потом, положив их себе в рот, стал жевать. Пожевав некоторое время, он достал это и, сжав в кончиках пальцев, впихнул через меч и сжатые зубы в рот Кансую.
— Глотай, — приказал Сэймей, и Кансуй с трудом проглотил лекарство. Так повторилось несколько раз.
— Порядок. Теперь вот так, с мечом во рту, если пару часов продержишься — спасен, — ласково сказал Сэймей. Кансуй кивнул, из его глаз струились слезы.
— Сэймей! А что ты ему дал?
— Траву небожителей.
— Траву небожителей?
— И она тоже пришла к нам из страны Тан. Говорят, эту траву — левкосцептрум — привез высокочтимый Киби-но Макиби. Она в изобилии росла в горах вдоль дороги от Чанъаня в царство Шу, и у нас в стране Ва она тоже в небольшом количестве встречается.
— Надо же…
— На горной дороге, ведущей из Чанъань в царство Шу, было много демонов, которые входили в человека через зад. И все, кто идет по той дороге, чтобы охранить себя, пьют рвотные шарики из травы небожителей и так идут. Говорят еще, что когда в эпоху смуты Анси танский император Сюань-цзун был изгнан из Чанъань в Шу, даже он, когда проезжал по тем горам, пил эти самые рвотные шарики.
— Но ты сейчас ему дал…
— У меня не было времени приготовить настоящие рвотные шарики, поэтому я напоил его просто листьями. Я много заставил проглотить, так что должно довольно хорошо подействовать.
Примерно через два часа в животе Кансуя громко заурчало.
— Уже скоро, пожалуй… — прошептал Сэймей.
— Что скоро? — спросил Хиромаса.
Но Сэймей не успел ответить, так как Кансуй начал извиваться от боли. Сквозь сжатые на мече зубы прорывались его свистящие стоны.
— Все нормально?
— Нормально. Трава небожителей действует.
И вот, через некоторое время из зада старика Кансуя выползло чудовище. На его животе была огромная рана от меча, словно бы его поймал охотник и начал снимать с него шкуру. Это был труп огромного черного старого тануки.
Рассказ 5
Оно-но Комати
Вокруг царила весна. Поля и горы таяли в зеленоватой дымке. На веточках деревьев проклюнулась свежая листва, поляны покрылись едва проросшей травой — от этой нежной зелени захватывало дух. По сторонам дороги распустились дикие лилии, а кое-где были рассыпаны по земле точки мелких голубых цветочков вероники. То тут, то там рядом с отцветающей сливой уже цвела сакура, причем на большинстве деревьев уже раскрылось три четверти всех цветков.
— Как красиво, да, Сэймей? — выдохнул очарованный Хиромаса.
— Не плохо. — Сэймей с рассеянным видом шел рядом с Хиромасой по пологой горной тропинке. Над их головами сплетались ветки дубов и вязов, и тени веток вместе с солнечными бликами образовывали на белом легком каригину Сэймея прекрасный узор.
Это были земли Хаясэ.
Совсем недавно Сэймей и Хиромаса высадились из повозки, запряженной быками, оставили и быков, и повозку, и сопровождающих, договорившись, что за ними приедут на следующий день в это же самое время. И вот уже дорога стала не проходимой для бычьей упряжки.
— Эй, Сэймей! А ты не искренний!
— Это в чем?
— Ну, я говорю: «Красиво как!», а ты делаешь безразличный вид: «не плохо» и все такое…
— Обычный вид. Я такой всегда.
— То есть ты всегда безразличный?
— Да.
— Когда на лице отражается все, что есть на душе: вот вижу хорошее — и хорошо, вижу красивое — красиво, тогда это лу… — и тут, договорив до этих слов, Хиромаса захлопнул рот.
— Тогда это — что?
— Утомительно! — коротко закончил Хиромаса. Сэймей громко рассмеялся.
— Почему ты смеешься?
— Хиромаса, ты обо мне беспокоишься?