— А желуди?
— Желуди? Здесь игра слов. Пасания по другому называется «сии», если расшифровать, то «си» созвучно слову «си», четыре, а «и» — созвучно слову «положение, ранг», добавляем «ми» — «плод», что созвучно слову «я», и получаем фразу: «Я — четвертого ранга».
— Удивительно…
— Ну, если это все понять, то тогда само собой начинаешь думать, что и померанец имеет отношение к стихам. А если вспоминать стихотворения про померанцы, то первое, что приходит в голову, это:
Сэймей звучно продекламировал строчки.
— Вот, и я позволил себе процитировать эти строки в последней части того стихотворения, которое сочинил сам. Хотя, скорее всего, можно было использовать любое стихотворение про померанцы.
— Ничего себе…
— И господин Какиномото-но Хитомаро, и господин Ямабэ-но Акахито оба были поэтами, поэтому я использовал в своем стихотворении слово «поэт».
— Ну, а каков же смысл твоего стихотворения?
— Как бы сказать… — прошептал Сэймей, и начал рассказывать.
— Слово «поэт» обычно обозначает одного человека, но иногда его можно применить для обозначения всех поэтов в целом, так что получается следующий смысл: «Я — один поэт, но обладающий характером двух человек». То есть, в начале песни женщина сообщает сведения о себе. А затем идет рассказ о своем социальном статусе: «Я был четвертого ранга». Скорее всего, здесь речь идет о ранге мужчины. Ну, а затем, снова женщина, с помощью аромата померанцев рассказывает то, что у нее на сердце. Она говорит: «Скучаю по прошлому».
— Что же это, Сэймей! Ты, просто глядя на все те ветки да желуди, понял и разобрал такие сложные вещи? — голос у Хиромасы был даже не горестный, а скорее это был голос абсолютно отчаявшегося человека.
— Но и первое, и второе, все, понимаешь, Хиромаса, все это благодаря тому, что ты назвал мне очень важное, ключевое слово — стихи. Если бы не ты, я бы, наверное, никогда не разобрался, что значат эти ветки и плоды.
— Слушай, Сэймей, а ты всегда, когда что-нибудь видишь, такие запутанные вещи думаешь?
— Вовсе не запутанные.
— И не устаешь?
— Устаю, конечно. — рассмеявшись, кивнул Сэймей. — Хиромаса, а пойдем завтра!
— Пойдем? Куда?
— В Итиварано, в дом этой женщины.
— Зачем?
— Пойдем, и как следует порасспросим эту женщину.
— О чем?
— Ну, как же! Обо всем! О том, зачем она каждый день приносила ветки и плоды в этот храм? О том, как ее зовут. О том, почему два духа вот так живут в одном существе.
— О!
— Ведь об этом обо всем я до сих пор ничего не знаю!
— Уф, ну, теперь я спокоен! Бывают, значит, вещи, которых ты не знаешь!
Сэймей обратился к монаху Нёсую:
— Вы покажете нам завтра дорогу?
— Вот там! — Несуй остановился и показал пальцем вперед. Из уст подошедшего к нему Хиромасы вырвался невольный возглас. Впереди стояло два прекрасных, огромных дерева — огромные сакуры. Оба дерева были в полном цвету. Казалось, что ветви сгибаются под тяжестью розовой массы распустившихся цветов. Ветра не было, но розовые лепестки без конца осыпались с ветвей. В прозрачном воздухе только одно место под самыми деревьями было словно бы заледеневшим от напряжения. Маленькая хижина между двух стволов.
Когда трое мужчин стали медленно приближаться к этому месту, им навстречу из хижины вышла одинокая старуха. Подол ее прекрасного парчового каракоромо волочился за ней по земле.
Мужчины остановились. Старуха тоже. Сэймей прошел на два шага вперед и встал прямо перед ней. Словно бы принимая визитера, старуха уселась прямо на земле в церемонную позу. Она была даже накрашена: щеки выбелены, а на губы нанесен кармин.
И вот, под сакурой, друг на против друга, оказались двое: старуха и Сэймей.
— Это Вы изволите быть досточтимый Абэ-но Сэймей? — тихим голосом спросила старуха.
— А тебя, как тебя зовут?
— Сто лет назад, в «Собрании старых и новых песен Японии» — Кокинвакасю, был такой стих:
Так вот, этот стих написала — я.
— Но если это так, то, значит, вы — та самая…
— Я — то, во что превратилась, прожив сто лет, девица по имени Оно-но Комати. Вот кто я.
— Почему же Вы, госпожа Комати, здесь? В таком месте?