И тут:
Корэмити произнес стихотворение. Оно означало: «Я перешел через гору смерти, и вот сейчас стою у запертой двери, и грустен я от того, что не могу увидеть тебя, любимая…»
Однако Фудзико дверь открыть не смогла.
«Ты так сильно любишь меня, что твоя любовь превратилась в пламя, и каждую ночь это пламя сжигает мое тело!» — Фудзико присмотрелась сквозь щель в ставне, и правда увидела, что тут и там на теле Корэмити вспыхивают огоньки. — «Я понимаю, у тебя есть причины бояться. Ведь ты так любишь меня, что живешь этой любовью, и мне было так жаль тебя, что я специально нашел свободное время и пришел к тебе. Но если тебе так страшно, то сегодня ночью я уйду…» — сказав так, Корэмити снова заиграл на флейте и удалился.
И так повторялось три ночи подряд, но…
— Госпожа Фудзико так и не смогла открыть дверь! — сказал Сэймей.
— Хм.
Когда Фудзико поняла, что так будет повторяться каждую ночь, ей наконец стало страшно. И тогда она со слезами прибежала к монаху Титоку. Дескать, пусть я уже больше мужа своего не увижу, но сделайте что-нибудь, чтобы ЭТО больше не приходило.
«Это называется искусством возвращения духа, и такому человеку, как я, с этим искусством справиться не под силу», — ответил ей Титоку.
«Тогда нельзя ли снова обратиться с просьбой к господину Согю?»
«Я не знаю, где сейчас Согю. А даже если бы и знал, вряд ли он бы согласился что-то делать. А если бы и согласился, это, наверняка, снова бы потребовало оплаты…» — вытолкал ее Титоку.
— Ну вот, и со своими слезами она пришла ко мне, к Сэймею.
— Вот как было дело…
— Однако искусство возвращения духов не каждому подвластно. В Столице, кроме меня, этим искусством владеет еще двое или один…
— И ты знаешь, кто?
— Ну, если говорить, знаю ли я, то — знаю.
— И кто? — спросил Хиромаса, но Сэймей в этот миг выглянул из-за шторки повозки наружу:
— Похоже, пришел! — прошептал он, и откинув шторку, стал смотреть наружу. — Точно, пришел!
— Кто?
— Проводник от мастера Согю!
— Проводник?
— Именно. Мастер Согю уже доподлинно знает, что мы сейчас направляемся к нему.
— Откуда знает?
— Ему рассказал монах Титоку.
— Монах Титоку сказал ему, что все разболтал Сэймею?
— Нет, он сказал только то, что произошло. А моего имени он скорее всего не называл. Но такой мастер, как Согю, и сам бы, наверняка, догадался, что все происходящее идет от Абэ-но Сэймея. И то, что он прислал нам провожатого, свидетельствует о том, что он действительно все понял. — С этими словами Сэймей еще выше поднял шторку и показал. Хиромаса выглянул за шторку, и увидел, что в небе над ними летает мышь, и пристально смотрит на повозку с быком. У этой мыши были крылья, она шумно взмахивала ими. Только это были крылья не как у птиц. Крылья летучей мыши. Однако это была не летучая мышь. Несомненно, это была простая амбарная мышь. Крылатая амбарная мышь, мелко тряся крыльями, полетела перед повозкой.
Повозка остановилась. Когда они вышли из повозки, оказалось, что они находятся на пустоши. Солнце уже склонялось к вершинам гор на западе, и его красный свет заливал весеннее поле косыми лучами. Перед воловьей упряжкой оказался заброшенный дом, залитый красным солнечным светом. Сбоку от заброшенного дома возвышалось огромное камфорное дерево.
Перед хмыкающим Сэймеем, разглядывающим дом, парила, шумно взмахивая крыльями летучей мыши, та самая амбарная мышь. Сэймей протянул левую руку, и мышь спланировала ему на ладонь, уселась и сложила крылья.
— Твоя работа на этом закончена, — с этими словами Сэймей сжал руку, а когда разжал ладонь, то мыши там уже не было.
— Что это было? — спросил Хиромаса.
— Сикигами, — сказал Сэймей и пошел в сторону заброшенного дома.
— Что ты собираешься делать, Сэймей?
— Пойду, поздороваюсь. С мастером Согю.
Хиромаса пошел следом за Сэймеем.
— И все же, какое противное имя, а. Со-гю. Мышь и бык. Первый и второй символ календарного цикла просто соединили, без всякого смысла… — с этими словами они вошли в заброшенный дом. Внутри была одно темное помещение. Половина его была с земляным полом, здесь был очаг. А дальняя от двери половина комнаты была с дощатым полом. Из окна внутрь падали красные лучи закатного солнца, и казалось, что на противоположенной от окна стене висит красная ткань в форме окна. Солнце пробивалось и сквозь щели в стенах, несколько лучей, как красные ниточки, тянулись вглубь дома. Слегка пахло кровью. На досках пола лежал мужчина в облачении буддийского монаха. Правым локтем он упирался между досками, и положив голову на ладонь правой руки он лежал, всем телом оборотившись в сторону Сэймея и Хиромасы. Волосы были длинные и растрепанные, а лицо заросло неопрятной щетиной. Перед мужчиной стоял кувшин, в котором, по всей видимости, было налито сакэ, и стояла выщербленная чашка. Запах сакэ тоже наполнял комнату.