— В самом деле?
— Ну, — отозвался клерк. И Ричи снова вздрогнул: вспомнил Дерри.
«Мы тебя достанем, падло!» — провизжал голос Генри Бауэрса, и Ричи ощутил, что где-то внутри, треща, отверзаются склепы; он чувствовал вонь, только пахло не трупами, а гнилыми воспоминаниями, отчего ему стало еще хуже.
Он дал клерку свой телефон и положил трубку. Затем позвонил Стиву Коваллу, режиссеру программы «Клэд».
— Что стряслось? — спросил Стив. Согласно последним рейтинговым опросам программа «Клэд» заняла верхнюю строчку на диком рынке рок-программ, и Стив пребывал в отличном расположении духа.
— Ты, может, еще пожалеешь, что задал мне этот вопрос, — ответил Ричи. — Я принимаю порошок.
— Принимаешь порошок? — Ричи услышал, как помрачнел голос Стива. — Я что-то не понимаю тебя.
— Вот собираю чемоданы. Улетаю.
— Что ты хочешь этим сказать — «улетаю»?! Тут передо мной журнал и в нем черным по белому записано: «Завтра с четырнадцати до восемнадцати ты, как обычно, в эфире». Между прочим, в шестнадцать ноль-ноль ты берешь интервью у Кларенса Клеманса. Знаешь такого Кларенса Клеманса? Помнишь его «Не пудри мне мозги»?
— Клеманс может с тем же успехом дать интервью Майку О’Харе.
— Клеманс не станет давать интервью Майку, Ричи. Кларенс не хочет говорить с Бобби Расселом. Он и со мной не станет разговаривать. Если он даст интервью, так только тебе, Ричи. И мне, поверь, что-то не улыбается перспектива, чтобы стокилограммовый саксофонист, который в прошлом чуть было не сделался футбольным профи, вдруг забуянил в моей студии.
— Не думаю, вряд ли, такой не забуянит. Мы ведь берем интервью не у Кита Муна, а у Кларенса Клеманса.
Трубка замолчала. Ричи терпеливо ждал.
— Ты что, в самом деле серьезно? — наконец спросил Стив. В голосе его послышалась грусть. — Знаешь, как это называется? Предательство! Я понимаю, если бы у тебя заболела мать или у тебя вдруг обнаружилась бы опухоль в мозгу.
— Мне надо лететь, Стив.
— У тебя заболела мать? Что, действительно? Умерла?
— Она умерла десять лет назад.
— И у тебя нет никакой опухоли?
— Нет даже полипа в прямой кишке.
— Это не смешно, Ричи.
— Не смешно.
— Знаешь ты кто после этого — говнюк! Мне это уже не нравится.
— Мне тоже не нравится, но надо ехать.
— Куда? Зачем? Что случилось? Скажи мне, Ричи.
— Позвонил один человек. Мы когда-то были знакомы. Это далеко, в одном городе. Там что-то стряслось. Я обещал. Мы все обещали, что вернемся в тот город, если там снова заварится каша. И мне кажется, она уже заварилась.
— Ты о чем мне толкуешь, Ричи? Я что-то не понимаю.
— Я бы лучше не касался этой темы. — А то еще подумаешь, я своротил с ума, если скажу тебе правду. Не помню, понял?
— Когда ты дал эту свою знаменитую клятву?
— Давно. Летом тысяча девятьсот пятьдесят восьмого.
Последовала долгая пауза. Ричи понял, что Стив Ковалл усиленно соображает, действительно ли Ричи Тоузнер, он же Буффорд Кисдрайвл, он же Уайт, «маньяк-убийца», водит его за нос или же у него и впрямь не в порядке с головой.
— Ты был тогда еще мальчишкой, — наконец произнес Стив.
— Мне было одиннадцать.
Вновь долгая пауза. Ричи терпеливо выжидал.
— Хорошо, — вздохнул Стив. — Я изменю график, вставлю вместо тебя Майка. Могу привлечь и Чака Фостера, чтобы он оттрубил несколько смен, знать бы только, в каком китайском ресторане он постоянно торчит. Я это сделаю потому, что мы давно с тобою в одной упряжке. Но я никогда не забуду, как ты подложил мне эту свинью.
— Кончай говорильню, — сказал Ричи. Головная боль усилилась. Ричи знал, что делает. Неужели Стив думает, что он не понимал. — Мне нужно несколько дней отпуска, вот и все. А ты ведешь себя так, словно я обос…л тебе рейтинг-лист.
— Несколько дней для чего?! Чтобы ваша команда желторотых скаутов встретилась где-нибудь у заср…х водопадов в Северной Дакоте или на Бабьем хребте в Западной Вирджинии?
— Вообще-то, старина, по-моему, эти заср…е водопады в Арканзасе, — проговорил Буффорд Кисдрайвл глубоким, как из трубы, голосом, но Стива невозможно было отвлечь.
— И все потому, что дал какую-то клятву в одиннадцать лет! В одиннадцать лет не дают серьезных обещаний. Это же детство! О Боже! И дело даже не в этом. Ты ведь прекрасно знаешь. У нас не страховая компания и не юридическая контора. Это шоу-бизнес, пусть и весьма скромный, но шоу-бизнес. Ты ведь отлично знаешь. Если бы ты предупредил меня за неделю, что берешь отпуск, я бы сейчас не держал трубку в одной руке, а в другой успокоительные капли. Ты припираешь меня к стене, ты же понимаешь! Так что попрошу без шпилек в мой адрес!
Голос Стива почти сорвался на крик, и Ричи закрыл глаза.
— Ну я это тебе припомню, — сказал Стив.
«И ведь действительно, того гляди, припомнит», — подумал Ричи. Стив считает, что в одиннадцать лет не дают серьезных обещаний. Неправда, Ричи уже не помнил, какое именно он дал обещание и, по-видимому, не хотел даже вспоминать, но то, что в ту пору он говорил всерьез, клялся всерьез, — факт.
— Стив, мне надо поехать.
— Поезжай. Я докажу тебе, что и без тебя управлюсь. Валяй! Катись колбаской, говнюк ты!
— Стив, это никуда не…
Но Стив уже бросил трубку. Только Ричи отошел от телефона, снова раздался звонок. Ричи догадался, что это Стив, доведенный до бешенства. Говорить с ним, когда он в таком состоянии, ни к чему, это будет безобразная перепалка. Ричи повернул выключатель вправо, вырубив звонок.
Он поднялся наверх, вытащил из стенного шкафа два чемодана и без разбора стал набивать их одеждой: джинсами, рубашками, нижним бельем, носками. Лишь впоследствии ему пришло в голову, что он уложил в чемоданы свою старую детскую одежду. Ричи отнес вещи на первый этаж.
На стене рабочего кабинета висела черно-белая сюрреалистическая фотография Анселя Адамса. Ричи отогнул ее, нажал на потайную кнопку и открыл сейф. Затем просунул руку и извлек из сейфа пачку акций. Он покупал их, казалось бы, наугад; когда брокер увидел, что Ричи приближается к нему, чтобы приобрести эти акции, он даже схватился за голову, однако прошли годы, и акции резко повысились в цене. Ричи иногда забавляло, что он вдруг, сам того не ведая, стал богачом. И все, разумеется, благодаря рок-н-роллу и голосам.
Отдельный дом, акры земли, акции, страховой полис и даже копия завещания на случай смерти. «Вот путы, которыми ты привязан к жизни», — подумал он.
Неожиданно у него возникло безумное желание выгрести из сейфа содержимое и поджечь. Он мог бы это сделать. Ценные бумаги утратили для него всякую значимость.
Тут его охватил страх, и в этом не было ничего удивительного. Ему стало страшно при мысли, как, в сущности, легко свести счеты с жизнью. Достаточно поднести зажигалку и спалить все, что собирал по крохам долгие годы. Как легко сжечь все это, развеять по ветру, а потом принять какое-нибудь успокоительное средство.
За пачками акций лежали наличные деньги — четыре тысячи долларов десяти-, двадцати- и пятидесятидолларовыми ассигнациями.
Засовывая их в карман джинсов, Ричи подумал: знал ли он, что делает, когда клал сюда деньги — пятьдесят долларов в один месяц, сто двадцать — в другой, денежка к денежке.
«Да, страшно», — произнес Ричи, едва сознавая, что говорит сам с собой. Он стал с отрешенным видом у окна и посмотрел на берег. Пляж уже опустел, мальчишки с сёрфинговыми досками ушли, молодожены — если это и впрямь были молодожены — тоже скрылись из виду.
«Надо же, вот нахлынуло. Все вспомнилось. Вот и Стэнли Уриса вспомнил. Большие ребята дразнили его «уриной», мочой. «Эй, ты, урина, зас…нец, иуда-христопродавец! — кричали они. — Куда это ты намылился? К своему дружку, пидару? Чтобы он вставил тебе пистон?»
Ричи закрыл дверь сейфа и вернул фотографию в обычное положение. Когда он последний раз вспоминал Стэна Уриса? Лет пять назад? Десять? Двадцать? Ричи с родителями уехал из Дерри весной 1960 года. Как быстро стерлись в памяти лица друзей — жалкой горстки неудачников, забылся штаб на Пустырях. Они играли там в путешественников-первопроходцев, в солдат инженерно-строительных войск, строящих укрепления на береговой косе атолла в Тихом океане, чтобы отразить атаку японского десанта. Играли в строителей плотины, ковбоев, астронавтов, приземлившихся в джунглях. Но как ни называй эти игры, они сводились к одному — к пряткам. Они прятались от больших ребят. Прятались от Генри Бауэрса, Виктора Криса, Белча Хаггинса и им подобных. Горстка неудачников, аутсайдеров: Стэн Урис с большим носом-рубильником, Билл Денбро, который так ужасно заикался, что доводил людей до белого каления (единственное, что он выговаривал без заикания, так это «привет»); Беверли Марш, вся в синяках, с сигаретой, засунутой в рукав блузки; толстяк-верзила Бен Хэнском, чем-то напоминавший человеческое воплощение Моби Дика, и он, Ричи Тоузнер, в роговых очках, с лицом всезнайки, которое, казалось, просило кирпича. Каким словом можно было назвать их в ту пору? Есть ли такое слово? Да, конечно. Каждый из них был размазней.