Хэнском бросил взгляд на часы и соскользнул с табуретки, пошатнувшись при этом. Слегка, не более того.
— Пора и честь знать. Мне в ночь лететь.
Рикки Ли немедленно насторожился. Заметив это, Хэнском расхохотался.
— Лететь, Рикки Ли, а не управлять самолетом. На этот раз «Юнайтед Эрлайнз».
— О! И куда вы собрались? — Рикки понял, что Хэнском раскусил его, но не смутился.
Рубашка Бена все еще была расстегнута. Он задумчиво осмотрел неровный белый рубец и застегнул ее.
— Думаю, что не ошибусь, Рикки Ли, если скажу: домой. Я собираюсь домой. Подари монеты ребятам. — Он направился к двери, и что-то в его походке, а может быть, в заключительной фразе опять насторожило Рикки Ли. Сходство с покойным Грешэмом Арнольдом стало таким разительным, что Рикки перепугался: не призрак ли это!
— Мистер Хэнском! — крикнул он в тревоге.
Хэнском обернулся, и его вид заставил отшатнуться Рикки Ли. Он наткнулся на стойку, зазвенела стеклянная посуда, закачались бутылки, сталкиваясь друг с другом. Рикки почудилось, что Бен Хэнском уже покойник. Да, лежит где-то в кювете, бездыханный, а может, на чердаке или в клозете с ремнем вокруг шеи, и ноги в ковбойских ботинках болтаются в 1-2 дюймах от пола. А то, что стоит у музыкального автомата, уставившись на Рикки, — призрак. Всего лишь на момент — хотя и достаточно, чтобы под сердцем появился холодок, — ему показалось, что сквозь человека видит столы и стулья.
— В чем дело, Рикки Ли?
— Н-нет, ничего…
Под глазами Хэнскома лиловели полукружья. На щеках горели пятна краски; покраснел даже нос, казавшийся воспаленным.
— Ничего, — прошептал Рикки Ли, не отрываясь от лица человека, умершего в глубоком грехе, но стоявшего у бокового выхода с дымящейся сигаретой.
— Я был чудовищно толстым и вечно без денег, — вдруг заявил Бен Хэнском. — Теперь я вспомнил об этом. И еще — о девушке по имени Беверли, о том, что Заика-Билл спас мне жизнь благодаря серебряному доллару. И меня пугает почти до безумия нечто еще, что никак не воскреснет в памяти, но я уверен, что вспомню, что это, еще до конца сегодняшнего дня. Но все это ерунда, я знаю — потом испуг пройдет. Но теперь подробности моего детства буквально распирают мое сознание. И мне надо ехать, потому что все, чего я добился и чем обладаю, — родом из детства, связано с ним тем или иным образом, да и вообще — за все надо платить. Может быть, потому Бог и делает нас сначала детьми, сначала ближе к земле, что знает: будет много падений, крови, прежде чем мы выучим один простой урок: за все, что получаешь, нужно платить, и владеешь ты тем, за что платишь… и что рано или поздно возвращаешься на свою родину.
— Вы приедете на уикэнд? — выдавил непослушными губами Рикки Ли единственное, за что еще цеплялась его расстроенная психика. — Вы вернетесь?
— Не знаю, — невесело усмехнулся м-р Хэнском. — Это немного дальше Лондона, Рикки Ли…
— Мистер Хэнском!..
— Отдай ребятам монеты, — повторил тот и выскользнул в ночь.
— Что за муть голубая? — подошла Анни, но Рикки Ли не обратил на нее внимания. Щелкнув по стойке, он подбежал к окну, выходившему на стоянку машин. «Кэдди» засветился подфарниками, взревел двигатель, и машина отъехала, оставив облачко пыли. Две красные точки габаритных огней удалялись по шоссе № 63 сквозь пыль, поднятую ночным ветерком Небраски.
— Он сел в свою коробку пьяный вдрибадан, а ты позволил ему уехать, — выговаривала Анни. — Это не дело, Рикки Ли.
— Ничего.
— Он убьется.
Всего лишь пять минут назад Рикки Ли придерживался той же точки зрения, но когда машина скрылась из глаз, он повернулся к Анни и отрицательно помотал головой.
— Не думаю. Для него все же лучше было уехать, пусть и на ночь глядя.
— Что такое он сказал тебе?
Он опять помотал головой. Все мысли перемешались, и он совершенно ничего не понимал.
— Не имеет значения. Только мне кажется, что вряд ли он здесь еще появится.
4
Эдди Каспбрак собирает аптечку
Чтобы узнать поближе среднего американского мужчину (или женщину) в последнем приступе молодости, достаточно бросить мимолетный взгляд на его (или ее) домашнюю аптечку.
Но Господи Иисусе, только загляните в аптечку Эдди Каспбрака в тот момент, когда он, бледный, дрожащей рукой открывает дверцу, и его полные ужаса глаза лихорадочно блуждают по ее содержимому, — зрелище поистине незабываемое.