Эдди вставил в рот аспиратор и с мимикой самоубийцы нажал на клапан. Облачко с божественным вкусом лакрицы заволокло грудь, и удовлетворенный Эдди сделал глубокий вдох. Благотворное влияние аспиратора уже ощущалось: тяжесть в груди уменьшилась. Эдди прикрыл глаза; тут же о себе напомнили голоса призраков.
— Получили ли вы мою записку?
— Да, получил, миссис Каспбрак, но…
— Ну что ж, инструктор Блэк, если вы не умеете читать, я расскажу вам ее содержание. Вы готовы слушать?
— Миссис Каспбрак…
— Хорошо. Вы слушаете? Мой Эдди не может заниматься физкультурой. Я повторяю: НЕ может заниматься физкультурой. Он такой хрупкий, и когда он будет бегать… или прыгать…
— Миссис Каспбрак, у меня в кабинете есть последние результаты Эдди по физподготовке: это официальный документ. Он показывает, что парнишка маловат ростом для своих лет, но в остальном у него все в порядке. Я вызвал врача — специально чтобы убедиться в этом, и он подтверждает…
— Значит, я лгу, инструктор Блэк? Это вы хотите сказать? Ну что ж, вот мой сын! Эдди, стань рядом! Вы слышите, как он дышит? СЛЫШИТЕ?
— Мам… Ну, пожалуйста… Я в порядке…
— Эдди, мне лучше знать. Уж я-то тебя знаю. Не спорь со старшими.
— Я слышал, миссис Каспбрак, но…
— Ах, вы слышали? Прекрасно! Я было подумала, что вы глухой! Он тарахтит как грузовик, который ползет в горку на первой передаче, разве нет? И если это не астма…
— Мам, я…
— Спокойно, Эдди, не встревай. Если это не астма, то я — королева Елизавета!
— Миссис Каспбрак, Эдди всегда казался бодрым и веселым во время занятий физкультурой. Ему нравятся игровые виды, да и бегает он неплохо. В беседе с доктором Бейнсом фигурировало слово «психосоматический». Но меня удивляет, что вы рассматриваете возможность того…
— …что мой сын безумен? Это вы хотели сказать? ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, что мой сын псих?
— Нет, но…
— Он хрупкий…
— Миссис Каспбрак…
— Он очень хрупкий.
— Миссис Каспбрак, доктор Бейнс подтвердил, что не находит никаких…
«…физических дефектов», — закончил Эдди. Память об этой унизительной стычке между инструктором Блэком и его агрессивной матерью, происходившей в школе, когда он ловил ртом воздух и съеживался от смущения и пристального внимания ребят, топтавшихся рядом с баскетбольной корзиной, преследовала его по ночам в течение многих лет. Но он понимал, что не только эти воспоминания заставили его собраться в дорогу после звонка Майка Хэнлона. Было многое другое, хуже, ужаснее, эти воспоминания теснили, отталкивали друг друга, толпились подобно чумной толпе покупателей перед «бутылочным горлом» — проходом в универмаг.
— …никаких физических дефектов, — повторил он вслух, передернув плечами и спрятав аспиратор в карман.
— Эдди, — позвала Мира, — Пожа-а-луйста, скажи мне, что все это значит! — Слезы проложили по ее полным щекам блестящие дорожки. Руки никак не могли найти себе места и походили на пару играющих розовых и безволосых зверушек. Однажды, незадолго до их свадьбы, он взял фото Миры и поставил его рядом с фотографией матери, умершей в шестидесятичетырехлетнем возрасте от сердечно-сосудистой недостаточности. К концу жизни она весила более четырех сотен фунтов — 406, если быть точным. Она была похожа на монстра. Туловища практически не было. Были груди-бочата, брюхо-бочка. Все это увенчивалось бесформенным, тестообразным и вечно испуганным лицом. Правда, фото, соседствовавшее с Мириным, было сделано в 1944 — за два года до его рождения («Ты был болезненным мальчиком, — шептал ему на ухо голос призрака матери. — Сколько раз мы опасались за твою жизнь…»). В 1944 его мать была относительно стройной: 108 фунтов.