— О! — сказал он с искренним восторгом. — Спасибо!
Это были ручные часы «Таймекс» с маленькими серебряными цифрами и ремешком из кожзаменителя. Мама установила время и завела часы, он слышал их тиканье.
— Ого, классно! — он крепко обнял ее, поцеловал в щеку.
Она улыбнулась, довольная, что он доволен, и кивнула. Затем снова посерьезнела.
— Надевай их, храни их, носи их, заводи их, имей их в виду и не теряй.
— О'кей.
— Теперь, когда у тебя есть часы, у тебя нет причины опаздывать домой. Помни, что я сказала: если тебя не будет вовремя, полиция будет искать тебя по моему поручению. По крайней мере до тех пор, пока они не поймают негодяя, который убивает детей, не смей задерживаться ни на минуту или я буду звонить.
— Да, мама.
— Еще одно. Я не хочу, чтобы ты ходил один. Ты знаешь, что не надо принимать конфет от незнакомых или садиться с ними в машину, — мы оба солидарны в том, что ты не дурачок и ты большой для своего возраста, но взрослый человек, особенно ненормальный, при желании всегда может одолеть ребенка. В парк или в библиотеку иди всегда с приятелем.
— Хорошо, мама.
Она снова посмотрела в окно, тревожно вздохнула.
— Дела приняли странный оборот, если такое может продолжаться. Во всяком случае, вокруг этого города происходит что-то страшное. Я всегда так думала. — Она посмотрела на него, нахмурив брови. — Ты такой гулена, Бен. Ты, должно быть, знаешь в Дерри каждый уголок, да? По меньшей мере, центр.
Бен неплохо ориентировался в городе, хотя вряд ли знал каждый уголок. Но он настолько был возбужден неожиданным подарком «Таймекса», что согласился бы с матерью этим вечером, даже если бы она предположила, что Джон Вейн должен сыграть Адольфа Гитлера в музыкальной комедии о Второй мировой войне. Он кивнул.
— Ты ведь никогда ничего не видел, так? — спросила она. — Что-то или кого-то… ну, подозрительное? Что-нибудь необычное? Что-нибудь, что напугало тебя?
Испытывая радость по поводу часов, любовь к матери, удовольствие, что о нем заботятся (правда, забота несколько пугала своей неприкрытой бесцеремонностью), он чуть было не рассказал ей, что случилось в январе.
Открыл было рот, но повинуясь какой-то мощной интуиции, закрыл его.
Что же это конкретно было? Интуиция. Не более чем… но и не менее. Даже дети могут чувствовать время от времени большую ответственность перед лицом любви и понимать, что в некоторых случаях может быть милосерднее промолчать. Частично это было причиной, по которой Бен закрыл рот. Но была и другая причина, не столь благородная. Она могла быть твердой, его мама. Она могла быть хозяйкой. Она никогда не называла его «толстый», она называла его «большой» (иногда «большой для своего возраста»), и когда от ужина что-то оставалось, она обычно приносила ему, пока он смотрел телевизор или делал домашнюю работу, и он это съедал, хотя какой-то смутной своей частью ненавидел себя за это (но ни в коем случае не маму, за то что она поставила перед ним еду, — Бен Хэнском не осмелился бы ненавидеть свою маму; Господь наверняка поразил бы его насмерть за такую, пусть даже секундную грубость и неблагодарность). И, возможно, какая-то еще более смутная часть его — отдаленный Тибет глубинных мыслей Бена — подозревала, что со стороны матери в этой постоянной подкормке есть какая-то корысть. Была ли это просто любовь? Могло это быть что-либо еще? Наверняка нет. Но… он задавал себе вопросы. По существу, она не знала, что у него нет друзей. Отсутствие этого знания заставляло его не доверять ей, делало его неуверенным в том, какая реакция будет на его рассказ о том, что случилось с ним в январе. Если что-либо случилось. Может быть, приходить в шесть и оставаться дома было не так уж плохо. Он мог читать, смотреть телевизор (есть), что-то строить из бревен и конструктора. Но необходимость оставаться дома весь день была бы очень нежелательной… И если бы он рассказал ей, что он видел — или думал, что видел, — в январе, она бы наверняка заставила его сделать это.
Поэтому по многим причинам Бен увильнул от рассказа.
— Нет, мама, — сказал он. — Только мистер Маккиббон рылся в чужих отходах.
Это заставило ее засмеяться — она не любила мистера Маккиббона, который был республиканцем, а также «кристером», и ее смех закрыл тему. В эту ночь Бен долго не спал, но никакие мысли о том, что его бросили на произвол судьбы, сиротой в этом жестоком мире, его не беспокоили. Он чувствовал себя любимым и защищенным, когда лежал в постели, глядя на лунный свет, проникавший через окно и ложившийся через кровать на пол. Он то прикладывал часы к уху, слушая их тиканье, то подносил их к глазам, восторгаясь их прозрачным радиевым диском.