— Можно задать тебе вопрос?
Он пожимает плечами.
— Конечно.
— Что значит, когда парень крадет твой протез и прикасается к таким случайным вещам, как орехи, шоколадные голуби, розы, задница и сиськи манекена?
На этот раз его брови пытаются буквально соскочить с лица.
— Я бы сказал, что это полный пиздец.
— По шкале странных моментов от одного до десяти, где десять — это самое высокое значение, где бы оно могло быть? ...
— Двадцать, — говорит он, содрогаясь.
— Я сказала, от одного до десяти.
— Я знаю. Но по-прежнему считаю, что это солидная двадцатка.
Хм. По моей шкале я говорила о самом большем — четырех, но он, кажется, твердо стоит на своем.
Прежде чем успеваю сказать что-то еще, кто-то звонит в дверь, и Эмитт подбегает, чтобы открыть. Наш дом устроен странно. То, что фактически можно считать домом, плавно перетекает в офис моего отца, затем в его огромный магазин, который раньше был гаражом. Он расширил его, чтобы сделать его больше похожим на гараж на десять автомобилей, но это просто техника и прочая околотехническая ересь. Наверху — моя маленькая квартирка, но я провожу здесь почти столько же времени, сколько наверху, потому что моя ювелирная комната находится в задней части моей старой спальни.
— Каша, я думаю, это тебя, — кричит Эмитт.
Я в замешательстве направляюсь к двери. Когда я добираюсь до нее, Эмитт улыбается, прислонившись к двери, а посыльный протягивает мне две вазы с розами.
Эмитт помогает мне их взять, а я расписываюсь в документах
— Кто прислал эти...
Доставщик уходит прежде, чем успеваю закончить свой вопрос, делая вид, что у него есть более важные дела, чем доставка роз из фургона доставки роз, за что ему платят.
— А не грубо ли? — ворчу я, пытаясь найти карточку.
— На этом нет карточки, — говорит Эмитт, явно пытаясь помочь мне.
На единственной карточке просто написано: «КАША».
На мгновение я задумываюсь о Романе, но потом вспоминаю, что мама любит розы. Теперь, когда мы помирились и начали регулярно разговаривать, я уверена, что это она посылает мне оставшуюся оливковую ветвь в знак примирения... или, может быть, типа разновидность дерева или что-то еще.
Мы с Эмиттом кладем розы и пожимаем плечами в недоумении.
— Ты сегодня вернешься к нам на работу? — спрашивает он, когда я иду за ним по лабиринту, который мы называем домом, прихватив с собой бутерброд.
— Просто позволю папе загрузить всю информацию с Джилл, — рассеянно говорю я, прежде чем откусить кусочек.
На папе странные маленькие очки, которые с каждым годом становятся все удлиненнее. У них сейчас тема с заостренными оправами. Он приподнимает один слой увеличительных стекол, отворачивая их в сторону. Потом еще, и еще, и... Блин. Сколько их у него там?
Наконец, он добирается до тех линз, которые не делают его глаза похожими на глаза инопланетной рыбы.
— Каша! Останови поток этих чертовых сообщений! — рявкает он, а я ухмыляюсь, как озорная девчонка.
— Что? Не знаешь, как переписываться с дышащими женщинами? — говорю с тенью удивления.
Эмитт давится, и Дженни — вторая, молодая и очень милая практикантка отца — роняет свои инструменты на пол, прежде чем споткнуться. В свете прошедших событий, это больше похоже на некрофилию, чем... как называется фетиш на перепихон с пластиковой куклой?
У папы сейчас нездорово красный цвет лица.
Зарвалась, Каша.
— Это был просто эксперимент! — шипит папа, только подогревая слух о пристрастии к некрофилии.
Очевидно, хорошая дочь прекратила бы это, чтобы его интерны не трезвонили повсюду о том, что он подтрахивает мертвых.
— Это был эксперимент по определению того, насколько глубоко твой член может погрузиться в вычурную надувную бабу? Или ты замерял свою скорость? Может быть, выносливость? — я останавливаюсь, потому что меня тошнит. Также выбрасываю остатки сэндвича в мусорное ведро, потому что у меня пропал аппетит.
Глаза отца чуть не вылезают из орбит, а Эмитт оборачивается, сотрясаясь от беззвучного смеха. Дженни в ужасе смотрит на отца, ожидая подтверждения. Бедная девушка. Ей едва исполнилось двадцать, и безумие, царящее в доме Дженсенов, постепенно развратило ее.
— Пожалуй, я лучше постою вон там, — говорит Дженни, направляясь к машине, в которой больше всего колокольчиков и свистулек.
Эмитт следует за ней, поднимая руки в жесте «какого хрена» и улыбаясь мне. Я только пожимаю плечами в ответ. Легкая усмешка трогает мои губы, когда Дженни спотыкается и роняет отвертку. Как только Эмитт наклоняется, чтобы поднять ее, она смотрит на его задницу. Вздох. Она определенно стала испорченной. Надеюсь, когда-нибудь мне снова понравится эта задница.