Она медленно шла по тропинке, и сорная трава, растущая между плитками тротуара, цеплялась за ее джинсы. Она ближе подошла к окнам первого этажа, но они были занавешены. Она посмотрела в почтовые ящики. Третий этаж - Стоквезер. Второй - Берк. Первый - у нее перехватило дыхание - Марш.
Но я не позвоню. Я не хочу его видеть. Я не позвоню.
Это было твердое решение. Решение, которое открыло ворота для еще более твердого решения. Она должна идти дальше по тропинке! Обратно в город! Обратно в гостиницу! Упаковать вещи! Заказать такси! Улететь! Велеть Тому собираться! Жить счастливо! Умереть спокойно! Она позвонила. Услышала знакомые шаги из комнаты - чик-чок - это всегда звучало для нее, как китайские имена: Чинг-Чонг! Тишина. Нет ответа. Она переминалась с одной ноги на другую, неожиданно захотев в туалет.
Никого нет дома, - подумала она с облегчением. - Можно идти. Но вместо этого позвонила снова: Чинг-Чонг! Нет ответа. Она стала думать о прелестном маленьком стихотворении Бена и старалась вспомнить точно, когда и как он признался в своем авторстве, и почему-то на какую-то долю секунды это вызвало у нее воспоминания о первом менструальном цикле. Когда это у нее началось, в одиннадцать? Точно нет. Но грудь начала побаливать где-то в середине зимы. Почему?.. Потом она опять пыталась представить стаю, забившую телефонные провода, чирикающую везде и всюду.
Сейчас я уйду, я уже позвонила два раза, этого достаточно.
Но она снова позвонила.
Чинг-Чонг!
На этот раз кто-то приближался, и звук был как раз такой, как она себе его представила; усталый шепот старых тапочек. Она дико оглянулась кругом и подошла близко-близко. Не убежать ли ей за угол, пусть отец думает, что это мальчишки балуются? "Эй, мистер! У вас нет "Принс Альберт" в банке?"
Она с облегчением вздохнула, потому что это был не ее отец. В дверях стояла и глядела на нее высокая женщина далеко за семьдесят. Ее волосы были длинными и пышными, почти белыми, только иногда среди белизны можно было увидеть прядь, как из чистого золота. Глаза за очками отсвечивали синим, как вода в фиордах, откуда, возможно, приплыли ее предки. На ней был сиреневый халат из натурального шелка. Ветхий, но чистый. Ее морщинистое лицо излучало доброту.
- Что угодно, мисс?
- Прошу прощения, - сказала Беверли. Желание смеяться прошло так же, как и возникло. Она заметила на шее старухи камею. Почти наверняка она была сделана из слоновой кости, настоящей слоновой кости в обрамлении полоски золота, такой тонкой, что она была почти невидима.
Должно быть, я ошиблась квартирой. Или намеренно нажала звонок не той квартиры, - говорил ей внутренний голос.
- Я хотела позвонить к Маршу.
- Марш? - ее голова медленно закачалась.
- Да, понимаете...
- Но здесь нет никакого Марша, - сказала старуха.
- Правда?
- Вы, может быть, не знаете, что Элвин Марш?..
- Да, - сказала Беверли, - это мой отец.
Старуха подняла руку к горлу и дотронулась до камеи. Она вглядывалась в Беверли, что заставило ее чувствовать себя до смешного маленькой, как будто у нее в руках коробка шотландского печенья или флажок команды Тигров школы Дерри. Затем старуха улыбнулась.., добрая улыбка, но в то же время печальная.
- Почему вас не было столько времени, мисс? Мне, незнакомому человеку, не хотелось бы говорить это, но ваш отец уже пять лет как в могиле.
- Но.., на звонке табличка... - она посмотрела снова и выдавила из себя нечто похожее на смех. Из-за своего возбуждения, угрызений совести и все-таки почти полной уверенности, что ее старик все еще здесь, она прочитала фамилию Керш как Марш.
- Это вы миссис Керш? Да, здесь написано м-с Керш, - согласилась она.
- Вы.., вы знали моего папу?
- Я знала его очень, очень немного. - сказала миссис Керш. Голос ее был немного похож на голос Йоды из фильма "Империя наносит ответный удар". И Беверли захотелось опять рассмеяться. Когда еще чувства ее так быстро меняли направления, как пила - взад и вперед? Правда заключалась в том, что она хотела что-то вспомнить.., но в то же самое время панически боялась этого.
- Он жил в этой квартире на первом этаже до меня. Мы видели друг друга, я приходила, он уходил, - на протяжении нескольких дней. Он переехал на Роуд-лейн. Знаете?
- Да, - сказала Беверли. Роуд-лейн была в четырех кварталах от Мейн-стрит в Нижнем городе, квартиры там были похуже и поменьше.
- Мне доводилось видеть его и на рынке на Костелло-авеню, - говорила миссис Керш, - ив прачечной, пока ее не закрыли. Иногда мы перебрасывались словами. Мы.., но, девочка моя, вы побледнели! Простите меня. Входите, я налью вам чаю.
- Нет, я не могу, - слабо запротестовала Беверли, но действительно она почувствовала, что бледнеет, как затуманенное стекло, сквозь которое почти ничего не видно. Она могла бы воспользоваться любезностью, посидеть, попить чайку...
- Вы можете, а я хочу, - с теплотой в голосе сказала миссис Керш. - Это самое малое, что я могу сделать для вас, сообщив такую неприятность.
Прежде чем она успела запротестовать, Беверли очутилась в мрачном холле своей старой квартиры, которая теперь казалась ей гораздо меньше, но чувствовала она себя здесь в безопасности, наверное, потому, что все здесь было другое. Вместо четырехугольного розового стола с тремя креслами там стоял небольшой круглый столик с искусственными цветами в фарфоровой вазе. Вместо старого холодильника фирмы "Келвинатор" с круглым таймером наверху (который ее отец постоянно чинил) в углу встал добротный цвета меди "Фригидар". Плита была маленькая, но основательная. Над ней тикали часы со светящимся циферблатом. На окнах висели ярко-голубые занавески, за которыми стояли горшки с цветами. Линолеум, который покрывал пол в ее детстве, был снят, а под ним оказался настоящий паркет. Его так часто натирали, что он приобрел оттенок дыни. Миссис Керш посмотрела на нее, стоя у плиты, на которую она ставила чайник.
- Вы здесь выросли?
- Да, - сказала Беверли, - но сейчас здесь все по-другому, так уютно и чисто.., просто замечательно!