- Для меня или для всех?
- Для тебя, - сказал Билл.
- "Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз", - сказала она без малейшего колебания.
- Прошу прощения? - переспросил Билл.
- Чего ты просишь?
- Это что, название магазина?
- Конечно, - сказала она, глядя на Билла как на ненормального.
- "Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз". Моя мама говорит, что это все утиль, но мне нравится. Там старые вещи. Пластинки, каких я никогда не слышала. И еще открытки. Там пахнет, как на чердаке. Ну, мне нужно домой, пока.
И она пошла, не оборачиваясь, хлопая по мячу и держа куклу за волосы.
- Эй! - крикнул он ей вслед. Она капризно оглянулась:
- Ну, чего?
- Этот магазин. Где он находится? Она оглянулась через плечо и сказала:
- Как раз там, куда ты идешь. У Ап-Майл-Хилл. Билл почувствовал, что прошлое захватывает его. Он не собирался спрашивать эту маленькую девочку ни о чем; вопрос просто выскочил из него, как пробка и? бутылки шампанского.
Он спустился с Ап-Майл-Хилл. Товарные склады и упаковочные фабрики, которые он помнил с детства, - мрачные кирпичные здания с грязными окнами, из которых несло тухлятиной, - в основном исчезли, хотя фабрика "Армор и Стар" по упаковке мяса все еще была там. Но Хэмпхилл исчез, осталось только кино на открытом воздухе и бакалейная лавка, где продавали говядину и кошерное мясо Игла. А на том месте, где стоял флигель братьев Трэкеров, была надпись старомодным шрифтом, гласящая, как девочка и говорила: "Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз". Красный кирпич был выкрашен желтым, наверное, лет десять или двадцать тому назад. Но сейчас он уже потускнел и стал того цвета, который Одра называла "цветом мочи".
Билл медленно шел к магазину, чувствуя, как ощущение дежавю снова охватывает его. Позже он рассказывал остальным, что у него было предчувствие, что он увидит привидение, еще до того, как он его действительно увидел. Витрина магазина была не просто грязная - она вызывала отвращение. Это был не какой-нибудь магазинчик антиквариата с изящными маленькими коробочками для ниток или с хрустальными сервизами, освещенными закатными лучами солнца; это было то, что его мать с пренебрежением называла "Ломбардом янки". Все предметы были небрежно свалены в кучи, громоздясь там и сям без всякого порядка. Платья валялись без плечиков. Гитары висели на своих грифах, как преступники на виселице. Были там детские вещи и страховидные туфли с сопроводительной надписью: "НОШЕНЫЕ, НО НЕ ПЛОХИЕ! Доллар за пару". Рядом стояли два телевизора, непохожие на исправные. Букеты искусственных цветов чахли в грязных вазах на сломанном оббитом обеденном столе. Весь этот хлам, который Билл увидел, служил фоном для одной вещи, к которой немедленно устремился его взгляд. Он стоял, уставясь на это широко открытыми, неверящими глазами; гусиная кожа покрыла все его тело. Лоб стал горячим, руки похолодели, и на мгновение ему показалось, что сейчас все запоры мозга откроются, и ему все станет ясно, и все вспомнится. Справа в витрине стоял его велосипед Сильвер. Рамы так и не было, ржавчина покрывала и переднее, и заднее крылья, но сигнал все еще стоял на руле, хотя его резиновая груша треснула от старости. Сам звонок, который Билл всегда аккуратно полировал, потускнел и покрылся пятнами. Плоский багажник, где когда-то часто сидел Ричи, все еще покоился сзади, но сейчас он был раскурочен и висел на одном болте. Кто-то когда-то раскрасил сиденье под цвет тигровой шкуры, который сейчас затерся до того, что полосы стали едва различимы. Но это был Сильвер. Билл поднял руку, чтобы вытереть слезы, медленно ползущие по щекам, потом достал платок, промокнул глаза и вошел в магазин. Сама атмосфера в магазине будто заплесневела от времени. Как девочка и говорила, пахло чердаком, но не добрым старым чердаком. Это не был запах хорошего масла, которым любовно полируют поверхности столов, или старого бархата и плюша. Здесь пахло истлевшей бумагой, грязными диванными подушками, пылью и мышиным пометом.
С телевизионного экрана на витрине доносилось завывание рокеров. Как бы соревнуясь с ними, откуда-то из радиоприемника раздался голос диск-жокея, назвавшего самого себя "Ваш дорогой друг Бобби Расселл", который обещал новый альбом Принса тому, кто назовет имя актера, сыгравшего роль Вэлли в фильме "Оставь это Бобру". Билл знал - актера звали Тони Дау, - но ему новый альбом Принса был ни к чему. Радиоприемник стоял на высокой полке среди портретов прошлого века.
Чуть ниже сидел хозяин - человек лет сорока в рабочих джинсах и чешуйчатой тенниске. Волосы его были зачесаны назад, открывая лицо на грани истощения. Он забросил ноги на стол, заваленный гроссбухами, над которыми возвышался кассовый аппарат. Хозяин читал какую-то книжонку, и Билл подумал, что она никогда бы не получила премию Пулитцера. Она называлась "Стройплощадка конного завода". На полу перед его столом стоял шест - вывеска парикмахеров - красные и белые полосы на котором извивались по спирали вверх до бесконечности. Стершаяся веревка от него извивалась по полу до самого плинтуса, как усталая змея. На вывеске спереди было написано: "Производится окраска! 250 долларов".
Когда колокольчик над дверью звякнул, человек за столом заложил книгу, посмотрел вверх и спросил:
- Чем могу служить?
- Послушайте, - и Билл открыл рот, чтобы спросить о велосипеде в окне. Но прежде чем он заговорил, им овладела одна мысль, одно предложение, заполнившее все его мысли и вытеснившее все остальное:
Он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова.
Что это. Господи Боже мой?
Он стучится...
- Вы ищете что-нибудь? - спросил хозяин. Его голос был достаточно вежливым, но он внимательно рассматривал Билла.
Он смотрит на меня так, - подумал Билл, не испуганный, а скорее, заинтригованный, - будто думает, что я накурился этой самой травки, от которой кайфуют джазмены.
- Да, я иииинтересуюсь... (ко мне в ящик почтовый) - ..иииинтересуюсь ппппочтовым яяящ...
- Вы, наверное имеете в виду этот шест? - В глазах хозяина на этот раз было что-то такое, что Билл ненавидел с детства: неловкость женщины или мужчины, вынужденных выслушивать заику, попытка быстрее закончить за него мысль, чтобы этот паршивый ублюдок поскорее заткнулся. Но я не заикаюсь! Я поборол это! Я К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ ПОКОНЧИЛ С ЭТИМ! Я...
(но он все еще говорит) Слова настолько отчетливо прозвучали в его мозгу, что казалось, он одержим демонами, как в библейские времена - человек, в которого проникло что-то Извне. И все-таки он узнавал этот голос и знал, что это его собственный голос. Он почувствовал, как испарина выступила на лбу.