- Андрюшка, а Андрюшка! - слышу, зовут. Подойду.
- Чего?
- Кто тебя звал?
И заливаются, смеются.
Проснулся раз, в санях на дворе спал, что бабы помирают, смеются, на меня глядя.
- Заспался,- говорят,- поди, хозяин зовет.
Пошел.
- Что ты,- говорит,- измазался, хоть помойся, табун шарахнется, настоящий черт; на, поглядись в зеркальце. Всего сажей испачкали. Поехали раз за сеном в Кочан, хозяин дослал, с бабами. Только сгребли в валы, копнить стали. Баба так и кипит, подпрыгивает с вилками, пуда по 3 на граблю захватит, и Андрюха с ними. Только скопнили последнюю, жарко, мочи нет, запотели, Андрюха навилину последнюю положил, влез на копну, топчет.
- Что ты,- говорит,- Андрюшка, никогда с бабами не играешь?
- Нет, чего играть, копнить надо.
- И не знаешь, как?
- Не знаю.
- Хочешь, я поучу?
Он молчит. Схватила его, повалила под себя и ну мять, а солдатка на них сена навалила да сама навалилась.
- Мала куча,- кричит.
Андрюха вывернулся из-под нее, ухватил за голову и ну целовать, так осмелился. Так рассерчала.
- Вишь, сволочь, работничишка, целоваться лезет губищами своими погаными.
Вскочила, так засрамила, что беда. Малый совсем ошалел. Пришел домой, ничего не понимает, что хозяин велит. Хозяин любил его, такой малый смирный, усердный, что поискать.
- Что, мол, с Андрюхой сделалось, уж не умирает ли?
- Как же, умирает, он все с бабами играет. Пора умирать гладуху такому в самую рабочую пору. Вот и я умирать стану.
Пуще малого засрамила, что хоть бежать, мочи ему не стало. Приворотила его совсем после этого раза, что как бы только посмотреть на нее, а сам боится пуще начальника какого. Боится, а ночи не спит, днем не спит, все за ней ходит. Раз на покосе, у Воронки, вместе мужики и бабы были, косили заклы, а бабы гребли на Калиновом лугу. Пошли бабы купаться в обед и мужики тоже; мужики с одной стороны, бабы с другой стороны реки. Тишка шестипалый, даром что женатый, шутник был, подплыл к бабам, начал топить Маланьку.
- Платок замочу,- кричит,- брось, брось, черт, чуть не захлебнулась.
Откуда ни вывернулся Андрюшка, да к Тишке.
- Что ты ее топишь?
Подрались было. Как завидит, Маланья купаться пойдет, залезет в камыши, смотрит. Раз его бабы застали, повыскочили из воды, так в рубахе в воду втащили. Совсем одурел малый, только пища-то не очень сытная, чаем не поили, да и работа день-деньской, а как вечер, так в ночное [с] стариком, так некогда о пустяках-то думать было. Особенно с того раза, <как> после покоса-то она его осрамила, ничего уж он с ней не говорил. Что бы ни делала, не буду, говорит, виду показывать. Хорошо. Погода все покосы в этот год стояла важнейшая. Не сено, а чай убирали; накануне скосят, а на другой день в валы гребли. Барское все убрали, и свое мужички посвозили,- тогда угодей много было,- возов по 6 на брата привезли, и еще дальний покос в роще оставался воза по два, да еще подрядил дворник нашу барщину исполу убрать казенные луга. Он их нанимал. Барщина у нас большая была, и затяглых много. Взялись такие, у которых лишний народ был. У старика Евстратова работник был да солдатка, так сам с старухой на барщину ходил, а Андрюху с Маланьей послал к дворнику. Верст за 9 от деревни дворников покос был. Собралось кос 20. Накануне еще мужики пошли, скосили, на другой день бабы приехали; заложили телеги, забрали хлеба, квасу, огурцов, котелочки, круп и поехали на неделю. Всю дорогу песни, смехи; бабы, мужики человек по 10 в телегу насели. Андрюха своего хозяйского пегого меренка заложил - первая лошадь в деревне была (и теперь завод этот у них ведется). Уложил косы, у других ребят взял, бабы - грабли, котелки, сел с бабами, как князь с княгиней едут. Даже народ смеется. Выехали на большую дорогу. Стал народ перегоняться. Маланья говорит:
- Пошел!
- Хозяин не велел.
- Вишь, поп какой. Валяй!
- Смотри, я отвечать буду, а не ты.
- Ну пошел!
Вырвала у него вожжи.
- Ну, сама делай.
Взял слез, пошел пешком. Такое сердитое лицо сделал.
Как приехали мужики - из себя же старосту выбрали - показал место, живо лошадей поотпрягли, поспутали, ящики посняли, загородили, деревья понагнули, шалашики поделали, сенцом покидали, пошла работа. Андрей приходит.
- Где,- говорит,- мерин?
- А я почем знаю? Разве я работница? Ты бы ломался.
Что с бабой говорить. Махнув рукой, пошел у мужиков спрашивать. Нашел, спутал. Обиделась Маланья, ничего не сказала. Постой, я те вымещу, думает. Пошла работа: бабы в валы гребут, песни поют. Мужики за ними копнят вилами. Старик дворник приехал, шутит с народом.
- Пожалуйста, братцы, постарайтесь,- говорит,- погода не устоит, вам же хуже.
- Винца полведра поставь.
- Ладно,- говорит.
Так любо-дорого смотреть, как работа пошла. В обед полчаса вздохнули, опять за дело. На барщине того бы в три дня не сработали. Весело, дружно. Одному только Андрюхе пуще других дней тошно. Расчет возьму, думает, пойду к матушке, скажу - на дороге наймусь. А сам все на Маланью смотрит. Под горой, видать, она передом по косогору идет, и ногой и граблей подкидывает сено, в два аршина загребает, сама песню поет, а не то гогочет, на всю рощу заливается. На него и не посмотрит ни разу. Еще ему тошней того. Нет, бросить надо, думает себе, не тот я человек. Пришли к телегам, уж темно, поужинали, винца выпили. Маланья Андрюшке слова не сказала. Которые старше, спать полегли. Бабы по стаканчику выпили, так-то раскуражились, что и спать не хотят. Стали хороводы водить. Старик дворник с ними; еще за вином послали. Андрюхе грустно еще пуще того: все народ богатый, да и своя, а он чужой, работник; вино же он не пил и привыкать не хотел. Взял армячишко, ломоть хлеба отломил, пошел в сторону на копну, у березы стояла. Сено не готово еще было. Сгребли только от росы,- завтра разваливать опять хотели, на погоду глядя.
Сено сырое, зеленое еще, пахучее. Поскидал верх сырой, крупный - лесное сено - постелил армяк - лег; так-то ему грустно, грустно стало. Там, из-за лесу, бабы кричат, смеются - ребята за ними гоняются, Маланьин голос слышно,- дымок до него доносит ветерком. А на небе чисто, чисто, звездочки дрожат. Лег навзничь, как ни устал, стал на звезды смотреть. За леском затихло все, а ему все не спится. Со скуки стал песню петь. Только что такое - копна шевелится.
- Кто тут?
Глядь, бабы.
- Кто ты, чего?
Узнал - солдатка с парнем прошла в кусты, другая баба и есть Маланья; взяла, ничего не говоримши, подошла к нему, села на копну.
- Это я. Что перестал - пой, Андрюша.
Андрюшка заробел, хочет петь, как будто голос пропал.
- Что ж ты, пой.
Взяла его за рукав, дергает.
- Я люблю эту песню, наскучили мне мужики, я от них ушла. Пой же.
- Ну... Оставь.
- Что тебе, скучно?
Молчит.
- Чего тебе скучать? Вот мне без мужа так скучно, а тебе что? Сыт, сух, чего тебе еще?
- Что тебе в муже, у тебя и без мужа много.
- Не мил мне никто, Андрюша. Тошно, скучно мне, мочи моей нет. Не мил мне никто, окромя мужа. А что ж ты с бабами не играешь?
- Что ж, я чужой, у вас своих ребят много.
- Ты серчаешь на меня?
- Нет, за что ж?
- Экой ты горькой, право, посмотрю я на тебя, нелюбимой ты, право. А за мерина рассерчал?
- Нет, Маланьюшка, я тебе всю правду скажу... ты меня оставь. Что я тебе?.. я работник... а то совсем глуп стал... ведь сам себе не властен... я на тебя и не смотрел прежде... мало ли, кажется, других баб по деревне... право, ты оставь... А что скучно, так дома давно не был...
<Она молчала и складывала занавеску вдвое, потом вчетверо и опять раскладывала.>