Оноэ. Какой ужас! (Вздрагивает.) Замолчи!
Кисаку. Опять впросак попал! И это тебе не нравится?
Оноэ отворачивается от него.
Ну, Оноэ! Будет тебе! Не сердись. Слышишь?
Оноэ. Надоел!
Кисаку (поет).
Оноэ. Довольно! Довольно! (Затыкает уши.) Ступай отсюда!
Кисаку. Вот не терпится…
Оноэ. Скорей, скорей!
Кисаку. А что это за звук, а? (Хочет заглянуть в другую комнату.)
Оноэ (удерживает его). Вот привязался…
Кисаку. Там кто-нибудь есть, а?
Оноэ. Есть, есть… Пристал!
Кисаку несколько раз порывается проникнуть в комнату, но Оноэ не пускает его. Наконец он с ворчанием удаляется.
В другое время он всегда позабавит, но сейчас – одна пытка! (Раздвигает перегородки, проходит в комнату, подсаживается к Идахати, пишущему письмо, и что-то шепчет ему. Он утвердительно кивает. Оноэ берет его кинжал и возвращается.) Пора…
Снаружи слышится возглас: «Эй, огня!» Оноэ прячет кинжал и оглядывается.
Темнеет. Сцена поворачивается.
Картина вторая
Чайный домик[8] в Асакуса. С карнизов его кровли свешиваются занавески; у входа – фонарь с надписью «Миятогава»; перед домиком – две скамьи со столиками для посетителей. Посередине сцены – огромное развесистое дерево гинко. Направо – другое дерево. Вдали виднеются постройки храма богини Каннон.[9]
Пять лет спустя. Утро в конце марта. Пария Идахати и лежит под деревом направо и спит. На скамье отдыхает и пьет чай горожанка О-Маса. Около нее нянька О-Томэ с младенцем за плечами; в руках у нее игрушка-вертушка. Левее сидит уличный продавец игрушек Манскэ. Девушка из чайного домика О – Кику стоит поблизости.
О-Маса (глядя на небо). Погодку бы хорошую…
Манскэ. Да! Нужно, что и говорить. Особенно нам: нет погоды – нет и торговли.
О-Кику. Не только вам. И нам тоже… В дождь – у нас хоть шаром покати. Ни одного гостя. Как утро – так каждый раз просим милосердную Каннон: погодку бы…
Манскэ. Вам что! Там, где красотки вроде О-Кумэ да О-Кику, гости всегда будут.
О-Maса. Это он правду говорит. Когда к вам ни приди – всегда полно.
О-Кику. Милосердием Каннон-самы да вашими милостями
кое-как существуем. Манскэ. «Кое-как»! А у самих поди денег и не пересчитать.
Кстати, где же О-Кумэ?
О-Кику. Пошла помолиться.
О-Maса. Надо и мне идти! Зайду на обратном пути еще в храм
Авасима. (Кладет плату за чай.) О-Кику. Покорно благодарим! Манскэ. Я тоже пойду! Послушай, нянюшка! Если будешь так вертеть свою вертушку, до дому не донесешь.
О-Томэ. Вот еще!
О-Маса. Прощайте.
О-Кику. Счастливо.
О-Маса и О-Томэ замечают спящего Идахати.
О-Томэ. Тут кто-то спит.
О-Маса. Правда! Смотри-ка… Ну и молодец!.. В таком людном месте и так сладко спит. Манскэ. Таких здесь сколько хочешь.
О-Томэ. Подойти, что ли?
О-Маса. Не говори глупости! Идем! Скорей!
Скрываются направо. Появляется О-Кумэ, красивая девушка лет семнадцати. Бросает взгляд на Идахати и подходит к дому.
О-Кумэ. Задержалась немного. Поздно уж, да? А, Манскэ-сан! Наторговал сегодня что-нибудь?
Манскэ. Продал одну только игрушку отдыхавшей здесь няньке.
О-Кумэ. Ну, дай бог! Слушай, О-Кику, – он все спит?
О-Кику (кивает головой). Еще не открывали, как уже разлегся. Что с ним? (Смотрит на Идахати.)
Манскэ. Бросьте! Очухается сам.
О-Кику. Как же так? Пред самым носом – торговать мешает. Манскэ. Из шайки этого Дзэнсити, видно. (Оглядывает спящего.)
О-Кумэ. В последнее время каждый день здесь бродит. Смотрит на всех исподлобья. Даже страшно становится.
Манскэ. Ну, ладно! Я его разбужу. (Подходит к Идахати.) Эй, любезный! Не пора ль подниматься, а? Сны, что ль, видишь, раз так крепко спишь? (Трясет его.)
Идахати делает движение, будто хочет встать, потом опять падает на землю.
Послушай! Эй, ты! (Тормошит Идахати.)
Тот наконец приходит в себя и садится. У него совсем иной вид, чем в предыдущей картине: наружность преступника. На шее большой шрам.
Идахати (протирает глаза). Только было заснул – и разбудили… Принесла нелегкая!
Манскэ. Что ж тебе приснилось? Интересное что-нибудь?
Идахати. Вовсе и не интересное. Я видел прежнюю свою жизнь. Кажется, все забыл, – так нет же, то и дело во сне опять всплывает. Удивительная штука! (Горько смеется.)
Манскэ. А что ж ты видел… в этом сне-то?
Идахати. Тебе все равно не понять. Видел то время, когда меня любила одна женщина.
Манскэ. Тебя?… женщина?
Идахати. А что бы ты думал? Когда-то я тоже был… мужчиной. (Встает.) Не чета… вам… что вертушками торгуете. Вам во второй раз родиться[10] нужно для этого.
Манскэ. Ну… сколько ни рождаться, а уж в твоей братии родиться – покорно благодарю!
Идахати. Что ты там брешешь? Я тебе! (Грозит ему.) Эй, девки, вина мне! (Садится на скамейку.)
О-Кику. Ах, ах! Садиться нельзя.
Идахати. Что? Садиться нельзя? Впрочем, да! – я и забыл. Ошибся. Париям не полагается сидеть на ваших лавках. Ладно уж. Так и быть. (Опускается на землю, скрестив ноги.)
Обе девушки растерянно смотрят то на него, то на Манскэ.
Манскэ. Эй, эй, любезный! Торговать мешаешь.
Идахати. Я же не скандалю, я просто хочу выпить. Эй, О-Кумэ! Дай, прошу тебя, мне вина. Вот тебе и деньги за это. (Вынимает из-за пазухи деньги и кладет на столик.)
Манскэ (удивленно). Смотрите, две монеты!
Идахати. Две монеты за одну чарку – разве это плохой посетитель? Вчера вечером здорово выпил и спьяну не мог найти домой дорогу. Свалился здесь под деревом и не заметил, как ночь прошла. Проснулся – в горле и пересохло. Эй, О-Кумэ! Дай, ради бога, вина. Мало денег – прибавлю. (Вытаскивает из-за пазухи еще монеты.)
Манскэ (удивленно). Откуда столько? Посмотреть на тебя – никак не подумаешь.
Идахати. Денег сколько угодно! О-Кумэ! Что ж ты?
О-Кумэ. Я…
Манскэ. А ты уйдешь, если тебе поднесут?
Идахати. Я же сказал вам.
О-Кику (шепчет О-Кумэ). Ничего не поделаешь. Налей ему!
О-Кумэ. Да как же так, О-Кику?
О-Кику. Если не дать – он не сдвинется с места до скончания века.
О-Кумэ. Я боюсь! Противно…
Идахати. О-Кумэ! Чего ты боишься? По тебе пария – разве не такой же человек? Неужели ему нельзя и вина дать?
Я ведь плачу. (Вынимает еще деньги и кладет на столик.)
Присутствующие изумлены.
Манскэ. Нет! Это прямо удивительно. Уж не ограбил ли?…
Идахати. Что?!
Манскэ. Нет, я… того… Ну и деньжищи! (Делает знак женщинам, чтоб скорей подали вина.)
О-Кику уговаривает О-Кумэ. Наконец та нехотя входит в дом. Появляется Xарада Госитиро, красивый молодой самурай, в большой тростниковой шляпе, скрывающей его лицо. С ним слуга – Рокудзо. При виде Идахати Госитиро останавливается и наблюдает за ним из-за дерева. Тем временем О-Кумэ выносит поднос с вином.
Идахати. Чего ты так руку вытягиваешь? Подойди поближе! Я не бешеная собака, не кусаюсь.
О-Кумэ боязливо приближается к нему и ставит поднос. Идахати, не притрагиваясь к вину, пристально смотрит на нее. О-Кумэ отворачивается. Наконец он берет чарку и с удовольствием ее выпивает. О-Кумэ поспешно отходит от него.
Идахати. Бога ради! Еще.
О-Кумэ. Еще?
Манскэ. Ну… так конца не будет. Выпил и ступай себе! (Хочет поднять его насильно.)
Идахати. Не трудись, пожалуйста. (Отталкивает его.)
Манскэ падает. О-Кумэ и О-Кику в смятении.
Госитиро. Эй! Не дадите ли мне чаю?
О-Кику. Пожалуйте!
О-Кумэ. Прошу присесть!
Госитиро садится на скамейку.
О-Кумэ. Сию минуту, господин.
Идахати. А мне?
Госитиро. Если хочешь, я угощу…
Идахати. Что?
Госитиро снимает шляпу.
(Поражен.) Ты?!
Госитиро. Давно не виделись! Как живешь?
Идахати. А что мне сделается?
Госитиро (обращаясь к окружающим). У меня небольшой разговор с этим человеком. Не обессудьте… оставьте нас одних!
Манскэ. С нашим удовольствием! А то я ввязался в эту историю и сам не знаю, как быть. Доброго здоровьица, господин. (К О-Кумэ и О-Кику.) Теперь уж беспокоиться нечего.
О-Кумэ. Спасибо тебе, Манскэ.
Манскэ быстро уходит.
Госитиро (слуге). Рокудзо! Ты тоже пройди куда-нибудь.
Рокудзо кланяется и уходит.
О-Кумэ (подает чай). Прошу покорно, господин.
Госитиро берет чашку и слегка задумывается.
О-Кумэ (обменивается взглядами с О-Кику; к Госитиро). Мы пройдем в дом.
О-Кику. Если что-нибудь понадобится, позовите, пожалуйста.
Скрываются в домике. Госитиро предлагает Идахати сесть на скамейку. Идахати, стряхнув пыль с одежды, садится.
Госитиро. Брат! Ну и изменился же ты!
Идахати. Как же не измениться? Уж пять лет, как я, увы, более не самурай. (Другим тоном.) С каких пор ты в Эдо?
Госитиро. С осени прошлого года. Обо всем случившемся я услышал там, у нас на родине, и мы очень горевали. А теперь, когда вижу тебя в таком виде, – еще горше становится.
Идахати. Оставь это! Ты, вероятно, все уже знаешь… Сошелся я с одной женщиной из Ёсивары. Спустил поместье. Она тоже задолжала хозяину – пикнуть не могла. Стало невмочь, и в конце концов решили умереть оба, вдвоем. (Показывает на горло.) Видишь? Эти шрамы… Понимаешь, не удалось. Не вышло до конца… И началось… Три дня стояли у позорного столба в Нихонбаси. А потом, как полагается со всеми, кто покушается на такое самоубийство, были отданы к париям. Женщина – к Мацуэмону в Синагаве, я – к Курума Дзэнсити в Асакусе.
Госитиро. Мне писал об этом наш слуга при доме в Эдо. Первое время я – уж слишком стыдно было перед людьми – заперся у себя, потом, по особому приказу нашего повелителя, был поставлен наследником всех наших владений, и вот теперь – на службе при дворе.
Идахати. Вот как! Значит, ты в нашем здешнем доме уже с прошлого года?
Госитиро. Да!
Идахати. Я этого и не подозревал. (Задумывается.)
Госитиро. Недавно произошло у нас одно серьезное событие, и вот я целыми днями хожу по Эдо и ищу.
Идахати. Ищешь? Кого?
Госитиро. Грабителей!
Идахати. У тебя что-нибудь украли?
Госитиро. Восьмого числа прошлого месяца у нас похитили тысячу золотых. Ночной сторож видел воров издали. Говорит, их было двое… Похожи на парий.
Идахати. Что? Парии? Болван твой сторож!
Госитиро. Если у тебя, брат, на кого-нибудь из ваших возникнет подозрение, прошу, помоги мне…
Идахати. Конечно! Если кого-нибудь заподозрю, обязательно дам тебе знать.
Госитиро. Прошу тебя.
Идахати. Хорошо! Хорошо! У меня есть кое-какие дела. Ну, будь здоров! (Встает.)
Госитиро. И ты тоже… будь здоров!
Идахати. Ты скоро в свет вступишь. Старайся, служи! У меня тоже в свое время были разные планы. Но так лучше. Так свободней.
Госитиро. Я не нахожу службу самурая стеснительной.
Идахати. Да, уж конечно! Иначе ведь двух мечей носить не позволят.[11] Нет, мне свободней. Хе-хе-хе! (Хочет идти.)
В этот момент вбегает Кандзи.
Кандзи (заикаясь). Старшина! Старшина! Я уж давно тебя ищу.
Идахати. Вчера вечером здорово выпил – тут и свалился.
Кандзи. Скорей! Скорей! Не поспеем. Уже пора везти к эшафоту.[12]
Идахати. Ничего не понимаю… Это твое заикание. Говоришь, пора к эшафоту везти? Так пойдем!
Кандзи. Да, да… Скорей! Скорей!
Поспешно уходит вместе с Идахати.
Госитиро (провожает их взглядом). И он был когда-то моим старшим братом! Совсем другой человек! С кем поведешься, от того и наберешься! Несчастный…
Пауза. Входит Рокудзо.
Рокудзо. Господин! Уже кончили ваше дело?
Госитиро. Ты не болтай никому, что я здесь разговаривал с парией! Выпей чаю!
Рокудзо. Хэй! Хэй Эй, девицы! Дайте-ка чаю!
Появляются О-Кумэ и О-Кику.
О-Кумэ. Сейчас принесу горяченького.
О-Кику. Простите за недосмотр. (Наливает чай.)
Госитиро и Рокудзо пьют. Снова приходит Манскэ.
Манскэ. А где тот пария? Ушел? А… Деньги-то оставил.
О-Кику. Откуда бы ему взять столько денег?
Госитиро. У него много денег?
Появляется Оноэ – теперь пария О-Сае. На ней большая тростниковая шляпа. В руках сямисэн. Она скрывается в тень дерева и слушает разговор.
О-Кумэ. Странно!
Манскэ. Наверняка ограбил кого-нибудь.
Госитиро. Ограбил?
О-Сае невольно делает шаг вперед.
Манскэ. Да что ж! С него станется.
Госитиро. Ну и времена! (Задумчиво глядит s ту сторону, куда скрылся Идахати.)
О-Сае смотрит туда же; Манскэ пересчитывает деньги, оставленные Идахати. О-Кумэ и О-Кику выносят из дома соль и посыпают место, где сидел Идахати.[14] В храме Асакуса звонит колокол.
Занавес
8
13
14
Считалось, что соль обладает магическим действием очищения от всякой скверны. Поскольку Идахати являлся парией, то место, где он сидел, тем самым уже было осквернено.