Латуш сожалел о потерянных деньгах, но втайне радовался неуспеху Бальзака. Спустя несколько месяцев увидел свет написанный им роман «Фраголетта». Его появление в книжных лавках Оноре приветствовал статьей в «Le Mercure» ни «за», ни «против»: «Лаконизм господина Латуша подобен удару молнии: вы ослеплены и не знаете, куда идти. И каковы бы ни были мои личные впечатления, это произведение призвано ослеплять, его нельзя ни хвалить, ни критиковать». Уклончивый отзыв задел друга, который был оскорблен. Они стали врагами. Хотя на самом деле их всегда разделяло слишком многое: манерного, любящего четкость и околофилософские рассуждения, замкнутого в себе Латуша не могли не раздражать экспансивность и шутки, простодушие и плохие манеры доброго малого Бальзака, Оноре с трудом выносил его мелочные придирки по любому поводу. Провал «Шуанов» ознаменовал конец их дружбы.
Бальзак потребовал, чтобы близкие воздержались от комментариев по поводу этого сочинения, особенно не хотелось ему выслушивать замечания матери. «Я увижусь с вами только после появления „Шуанов“, – пишет он Лоре Сюрвиль четырнадцатого февраля, – и предупреждаю, что не желаю ни от кого ничего о них слышать, ни хорошего, ни плохого. Родные и друзья не в состоянии судить автора».
Но долго оставаться вдали от сестры, которой поверял свои тайны, не мог. Лора пыталась убедить брата, что роман хорош, что он найдет свой путь, несмотря на неудачу с продажей «Шуанов». Она гордилась им и пыталась познакомить со своими друзьями. Эжен Сюрвиль свел его с выпускником Политехнической школы, ныне преподавателем военного училища в Сен-Сире недалеко от Версаля Франсуа-Мишелем Карро и его женой. Урожденная Зюльма Туранжен в свои тридцать два года была некрасива, но ее открытое, умное, по-мужски энергичное лицо никого не оставляло равнодушным. С первых же визитов в дом четы Карро Оноре нашел здесь понимание и поддержку, которых ему так не хватало: со стороны родных была только грусть, горечь и даже озлобленность. Отец сожалел, что пришлось покинуть Вильпаризи, где у него были свои «привычки», пичкал себя лекарствами и угасал на глазах. Мать упрекала сына в неблагодарности, в том, что тратит деньги на безделушки и одежду, будучи не в состоянии заработать себе на жизнь. Писателю, пыталась втолковать близким Лора самоотверженно, но, впрочем, безуспешно, необходим покой и комфорт, чтобы выносить шедевр. Не зная, к кому приклонить голову, Оноре вновь становится добычей герцогини д’Абрантес – они регулярно видятся у нее в доме в Версале. Ревнивая дама требует ради нее отказаться от старых «цепей», он слишком слаб, чтобы не дать обещания подчиниться. На деле прилежно продолжает навещать госпожу де Берни, которая, несмотря на свои пятьдесят два года, еще восторженнее, чем была, когда их роман только начинался. Теперь она обожает не только любовника, но и писателя, чей гений взошел не без ее поддержки. «О, ты, ты, божественный дорогой, – пишет она ему. – Я в восторге, полна воспоминаний, и это все, что мне остается. Как высказать тебе мое счастье?.. Что я могу сделать? Где найти силы, власть, все, что мне хотелось бы, все, что мне нужно, чтобы отплатить тебе за любовь». Госпожа де Берни знала, что Оноре проводит время не только у нее, но и у госпожи д’Абрантес, смиренно принимала его неверность из боязни потерять, порой пыталась урезонить: «Не верю, что эта женщина может и хочет быть тебе полезной… Она не хочет, так как не в Версале ты можешь сделать себе карьеру, но удались ты от нее, думаю, она не будет рада».
Когда госпоже де Берни казалось, что Бальзак в Париже, она шла пешком на улицу Кассини, чтобы застать его врасплох. Через раз ее останавливала на пороге горничная: «Господин вышел». Гостья понимала с полуслова: Оноре в Версале с другой. Считалось, что те двое трудятся над мемуарами герцогини, но они могли бы проявлять чуть меньше прилежания. Мучимая ревностью, госпожа де Берни упрекает Бальзака в непоследовательности: «Умоляю, скажи, могу ли я, забыв про солнце и дождь, прийти в три часа на улицу Кассини?.. Прощай, Диди… Прощай!» Раскаяние заставляет его сжалиться над безутешной Dilect’ой, но отказать пылкой герцогине он не в силах. Смутно ощущает, что эти две женщины дополняют друг друга, каждая по-своему, но они необходимы ему обе: госпожа де Берни – его общение с миром иллюзий, герцогиня – с самой реальностью, обманывая первую со второй он не столь виновен. Dilecta должна смириться с его похождениями, его идеальная, неземная любовь – все равно она. Но ее такое положение не устраивает, время от времени к ней возвращается вполне земной аппетит, и Оноре приходится доказывать, что она по-прежнему желанна. Бальзак уверен, что в ситуации, когда он разрывается между двумя столь несхожими страстями, его извиняет артистическая натура: право, долг писателя пережить как можно больше. Чем он будет питать свои романы, если станет руководствоваться благоразумием? Тем хуже для женщин, связанных с ним! Они заплатят за всех читательниц, что будут таять над его романами.
Такой взгляд нашел бы полную поддержку старого греховодника Бернара-Франсуа, но теперь не время думать о пустяках: здоровье отца ухудшалось с каждым днем. Тот, кто хвастался, что доживет до ста лет, опасается не перевалить за восемьдесят три, и никакие рецепты долголетия тут не помогут. В конце апреля 1829 года обеспокоенные врачи начинают говорить об абсцессе в области печени, который необходимо срочно вскрыть. Операцию сделали в больнице, но неудачно. Девятнадцатого июня Бернар-Франсуа умер. Отпевание состоялось два дня спустя в церкви Сен-Мерри, похороны – на кладбище Пер-Лашез.
Все состояние покойного было вложено в пожизненную ренту, вдова оказалась в весьма непростой ситуации: она имела право на свое приданое и материнское наследство, а также наследство племянника, что составило немногим менее двухсот тысяч франков, но наличность не превышала ста пятидесяти тысяч. Бальзаки не стали вступать в права наследования, так как каждый уже получил свою долю: Оноре – аванс в тридцать тысяч франков первого июля 1826 года, Лора – приданое на такую же сумму шестого декабря 1828 года. Госпожа Бальзак напрасно пыталась выторговать пятнадцать тысяч франков своему второму сыну, Анри, когда ему исполнится тридцать, и столько же немедленно для бывшего зятя, отвратительного Монзэгля. Оноре был в отъезде и не присутствовал на совещании у нотариуса. Смерть отца его глубоко взволновала. Посмеиваясь над старческими причудами Бернара-Франсуа, уловками и заботами в попытке избежать болезней, сын испытывал к нему благодарность: своеобразие, оптимизм, наивность этого человека даже в воспоминаниях продолжали очаровывать, контрастируя с жесткостью и авторитарностью матери. Рядом с ним он никогда не испытывал неловкости, в ее присутствии нередко ощущал себя чужаком в доме. И теперь потому предпочитает общество женщин, что ищет в них то, чего не получил в детстве от госпожи Бальзак.
Глава тринадцатая
Попутный ветер
Широкого круга читателей у «Шуанов» не оказалось, но некоторые весьма именитые люди, познакомившись с романом, захотели встретиться с автором. Бальзак, жадный до светской жизни, начинает усердно посещать среды художника Франсуа Жерара, где встречает известных Делакруа, Энгра, Ари Шефера, с увлечением прислушивается к их спорам. Но это утонченное наслаждение не идет ни в какое сравнение с гордостью и счастьем, испытанными им десятого июля 1829 года, когда он получает приглашение присутствовать при чтении Виктором Гюго его новой пьесы «Марион Делорм». В квартире прославленного писателя собрались Альфред де Мюссе, Альфред де Виньи, Сент-Бёв, Вильмен, Александр Дюма, Мериме. Оноре чувствовал себя карликом среди великанов. Пьеса имела настоящий успех, каждый считал своим долгом сказать о гении автора, который в двадцать семь лет создал столь значительные произведения, что может по праву считаться главой нового поколения романтиков. И хотя «Кромвель» для сцены совершенно не годится, «Марион Делорм» ожидает триумф. Бальзак присоединил свой голос к общему потоку похвал, хотя в душе посмеивался над их чрезмерностью. Литературные собрания, без сомнения, привлекали его, но тайную зависть, прикрываемое улыбками лицемерие, темные расчеты и подсчеты, задрапированные блестящей беседой, он осуждал. Посмеивался над грубой лестью в адрес Гюго и страдал, что льстят не ему.