Несмотря ни на что, Бальзак был уверен, что настанет день, когда благодаря его литературным удачам семья окажется на плаву. Недовольный контрактом на издание «Этюдов о нравах», заключенным с вдовой Беше, он стал прислушиваться к предложению некоего Эдмона Верде, бывшего «комми» Беше, который решил основать собственное дело, став единственным издателем Бальзака. Тот принял гостя во всем великолепии: на нем был просторный белый халат, подпоясанный золотой венецианской цепочкой с подвешенными на ней золотыми ножницами, шитые золотом красные сафьяновые домашние туфли. Энтузиазм болтливого, бестолкового субъекта не мог не вызывать подозрений, но уже после второго его визита Оноре поддался на уговоры и согласился на переиздание «Сельского доктора». Это было начало. Чтобы Верде мог заняться полным собранием сочинений своего писателя, тот должен был принять участие в процедуре переуступки авторских прав, проданных ранее Гослену и другим издателям. После споров и денежных вложений вопрос частично удалось решить. «С Госленом все улажено, – сообщает он Ганской. – Наконец, я освободился от этого глупейшего кошмара. Прославленный Верде, напоминающий отчасти прославленного Годиссара, покупает у меня право на первое издание „Философских этюдов“ (25 томов того же формата, что и „Сельский доктор“) в пяти выпусках по пять томов в каждом, которые будут появляться с интервалом в месяц – август, сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь. Чтобы справиться с этим и разделаться с обязательствами перед госпожой Беше, которой я должен еще три выпуска, надо иметь в голове Везувий, тело должно забронзоветь, необходимы хорошие перья, вдоволь чернил и никакой хандры… Не стану говорить о такой безделице, как здоровье, и о другом пустяке, который именуют талантом… За этот огромный труд господин Верде предлагает пятнадцать тысяч франков, которые позволят мне удовлетворить мое мелкое тщеславие».
Когда Оноре пишет это письмо, он увлечен очередным «философским этюдом» – «Поиском абсолюта». В который раз ему хочется показать, как одержимость какой-то идеей разрушает семью. Уже несколько лет его занимает судьба жившего в XVI веке Бернара Палисси, эмальера и ученого, который ради успеха своих опытов дошел до того, что сжег всю мебель в доме. Герой романа Бальзака фламандец Валтасар Клаас владеет хорошим состоянием, но в пятьдесят лет решает посвятить себя химии и найти «абсолют» – элемент, который принимает в природе всевозможные обличья. Чтобы получить ключ к тайне, необходимо разложить азот, и Валтасар запирается в своей лаборатории, окруженный книгами, забыв жену, детей. Растратив состояние, продав имущество, картины, разорив семью, он уже готов отказаться от своей навязчивой идеи, но, опасаясь, что великое открытие совершат другие, вновь устремляется в погоню за химерой. Это химическое безумие невозможно без специальных знаний, и писатель обращается к трудам Берцелиуса, Ампера, Франсуа Араго, Сент-Илера. Он отдает себе отчет, что создание романов поглощает его так же, как Клааса поиск абсолютного элемента, он тоже становится монстром, преследуя не счастье – славу. К нему самому обращается умирающая Жозефина Клаас: «В результате ты обретешь только стыд за самого себя, за нищету, в которой живут твои дети. Насмехаясь над тобой, люди называют тебя Клаасом-алхимиком, скоро ты станешь сумасшедшим Клаасом… Мы нуждались в твоей защите, в течение семи лет ты отказывал нам в ней. Наука – твоя жизнь. У великого человека не должно быть ни жены, ни детей. Идите в одиночку путем невзгод и нужды! Ваши добродетели не похожи на добродетели обычных людей, вы принадлежите миру и не умеете принадлежать ни женщине, ни семье. Вы иссушаете землю вокруг себя, словно большое дерево». Почти лишившись рассудка в поисках невозможного, Валтасар готов лишить себя жизни. Над ним смеются мальчишки на улице, его собственный лакей. Он умирает от апоплексического удара. Предсмертный крик его: «Эврика! Я нашел!».
Роман потрясающей силы ставит проблему иллюзорного поиска истины, отречения ради него от простых радостей жизни. Сам Бальзак настолько поглощен работой, что не отказался бы, кажется, от пары голов и десятка рук, чтобы сделать больше. Иногда завидует литераторам вроде Александра Дюма, которые при написании своих книг пользуются услугами анонимных помощников. На ум приходят и знаменитые художники, доверявшие ученикам некоторые фрагменты своих полотен. Так могли бы появиться романы не только Бальзака, но и «школы Бальзака», и принести немалый доход. Впрочем, подобная мистификация в финансовых интересах ему не подходит: гордость не позволяет ставить свое имя на обложке книги, написанной не им одним. Тем не менее, приняв у себя на улице Кассини несчастного Жюля Сандо, цинично отвергнутого Жорж Санд и очень нуждающегося, он подумывает использовать его в качестве рабочей силы и писать в сотрудничестве с Этьеном Араго пьесы на потребу публике под коллективным псевдонимом Сан-Драго. Доходы соавторы поделили бы на троих. Этот план так и остается нереализованным.
Раздумывая над сомнительными комбинациями, подобными этой, Бальзак продолжает сражаться с «Поиском абсолюта». «Этот роман, – делится он с Ганской, – возвысит меня, но такая победа дорогого стоит. Еще одна, и я буду серьезно болен. „Серафита“ тоже стоит мне не одного волоса. Подобного рода экзальтация сокращает жизнь». И добавляет: «Моя жизнь – это пятнадцать часов работы, исправления, беспокойство автора, фразы, которые надо доводить до блеска, но вдали я вижу свет надежды. Франция, наконец, зашевелилась и начинает признавать меня. Но слава придет слишком поздно, я выбираю счастье. Величие необходимо мне только для того, чтобы порадовать любимую». Напряжение мысли столь сильно, что порой у него начинаются головокружения: «Из-за того, что я слишком много работаю, вчера у меня воспалился мозг. К счастью, я был у матери, у которой всегда есть флакончик успокоительного бальзама, и она протерла мне лоб. Я невыразимо страдал часов девять-десять… Мне осталось еще дней десять работы над „Поиском абсолюта“, которым я захвачен так же, как два года назад „Луи Ламбером“». Наконец двадцать шестого августа Оноре сообщает Ганской, что завершил роман: «Молю Небеса, чтобы книга оказалась хорошей… В ней сама чистота. Супружеская любовь – возвышенная страсть. Свежесть любви молодых девушек…». Он признается, что «слишком утомлен работой, слишком изнурен трудным замыслом». Доктор Наккар не знал уже, что прописать пациенту, и предложил ему уехать из города. Бальзак отправился в Саше, где его всегда были счастливы видеть Маргонны.
«Поиск абсолюта», увидевший свет у Беше, разочаровал постоянных читателей Оноре: снова какой-то непонятный труд, когда все ждут историю любви! «Для меня „Абсолют“ в десять раз значимее „Евгении Гранде“», – с горечью замечает он Еве. Впрочем, теперь уже новая забота лишает его сна. Господин Ганский, несколько подозрительный по природе, перехватил, к несчастью, два письма, совсем не «явных», предназначенных его жене. Супруга сделала вид, что оскорблена тоном этих посланий. Бальзак, пытаясь оправдать себя в глазах мужа, сводит все к детской шалости и пишет ему, что вопреки очевидному ни сам он, ни госпожа Ганская ни в чем не виноваты: однажды графиня, смеясь, сказала, что хотела бы знать, как выглядит любовное послание; подчиняясь ее чистосердечному желанию, он, Оноре, накропал парочку, но это стилизация, «обманка», письма Монторана из «Шуанов» к его возлюбленной, Мари. Вне всяких сомнений, госпожа Ганская забыла о своей просьбе, а потому так возмутилась отсутствием должного уважения по отношению к ней. Так что речь идет о досадном недоразумении и всякие подозрения должны быть сняты: «Я до конца дней моих буду несчастнейшим из смертных, если эта детская выходка как-то повредит госпоже Ганской, – обращается он к ее мужу. – Пожалуйста, передайте ей от меня, что я бесконечно ругаю себя за причиненное ей огорчение… Она добра и ни в чем не повинна, а потому, быть может, простит мне то, что я сам себе никогда не прощу. Вот теперь-то я действительно настоящий мужик». Был ли Ганский обманут этими неловкими объяснениями и извинениями? Так или иначе предпочел ради личного спокойствия притвориться, что его убедили. Что бы ни делала его жена, он на все закроет глаза, при условии, что так же поступят окружающие. Ева ничем не запятнала себя в глазах света, честь семьи была спасена.