«Попался, Лафайет! Получай, старина!»
Насколько отличалась от «Улицы Транснонен» следующая работа Домье, последняя, которую он предоставил «Ежемесячному собранию», знаменитая литография «Законодательное чрево».
На четырех скамьях амфитеатра, где будто собраны на виду у зрителя все уродства, пороки, все мелкое и ничтожное в человеке, его физические и моральные увечья, перед нами — целое поколение, да, именно поколение деятелей Июльской монархии. Домье анализирует и обобщает его черты самым тщательным, самым глубоким образом. Эти лица, встревоженные или же полные самодовольства, не нужно описывать — достаточно на них взглянуть. Вот лохматый Прюнель, вот мрачный Руайе-Коллар, вот Гизо, который с плохо скрываемой скукой слушает марсельские шутки Тьера.
В 1878 году Камилл Пелетан {77} имел в виду прежде всего «Законодательное чрево», когда писал в газете «Раппель»: «Господин Домье запечатлел для истории полную коллекцию лиц той эпохи, весь набор типов, принадлежащих к определенной тяжеловесной породе, среди которых лицо одного Тьера поражает умом, хитростью, марсельской живостью. Никому, кроме Домье, никогда не удавалось схватить на лету эту выразительную гримасу Тьера, его подмигиванье, сжатый рот — все, что составляло физиономию этого крупного государственного деятеля. Официальным портретам далеко до Домье».
После всех волнений тюрьмы были переполнены повстанцами и ранеными. В 1834 году Домье создал прекрасную литографию: у койки, на которой лежит умирающий узник, Луи-Филипп говорит судье: «Этого можно отпустить на свободу — он больше не опасен». В том же кровавом году, вскоре после бойни на улице Транснонен, появилась следующая волнующая аллегорическая картинка: «А все-таки она движется!» Так думает, томясь в темнице, молодой повстанец. На руках и ногах его оковы, но, не замечая подстерегающего его генерального прокурора в мантии, он любуется светлым видением: фигуркой молодой женщины во фригийском колпаке — шествующей Свободой!
В 1833 году Домье нужно было изобразить двух преступников: коварного Бастьена и тощего Робера, задушивших женщину. Уже собирались прекратить расследование, но тут накануне был обнаружен скелет жертвы, и это погубило убийц. Создавая этот рисунок, Домье не был более свиреп, чем обычно. Он хотел лишь показать голую правду. Впоследствии, в феврале 1836 года, изображая Фиески {78} и его сообщников, он откажется от всякой сатирической деформации; точно так же он поступил в марте того же года с портретами Бержерона и Бенуа. И только к столпам буржуазной монархии бывший узник тюрьмы Пелажи был совершенно беспощаден.
Ведя исподволь борьбу против существующего порядка, Домье все же нашел время репродуцировать на камне две картины своих друзей, показанные на выставке в Салоне 1834 года: «Турецкий патруль» Декана и «Общий вид Авиньона» Поля Юэ. Мимоходом он зарисовал для нас также небольшую жанровую сценку в духе Уилки или Гранэ {79} (времен «Приюта») под названием «Бабушка»: старуха, сидя в кресле, глядит на дочь, занятую стиркой, дедушка следит за первыми шагами младенца; справа виден мальчик постарше.
Неустрашимый Филипон все смелее посылал своих художников на бой. Домье, кстати, и не нуждался в понукании. Его карандаш и без того становился все более свирепым.
Заклеймив пэров, он обрушился на пэрию. Старая сводница в шляпе, какие носил Филипп-Эгалитэ {80}, настороженно следит за своими денежными мешками. Один из мешков — это Ней {81}, уничтоженный палатой пэров. Сводница — это «Мари-Луиза-Шарлотта, пэресса Филиппина, девица легкого поведения, зарегистрированная в полиции». Под другой литографией подпись: «Когда дьявол стареет, он становится отшельником».
На кресте распята Республика. У ее ног — двое кающихся грешников, весьма странного вида. У обоих загадочный, сатанинский облик: справа Талейран с рогами на голове, переодетый монахиней и опоясанный веревкой, с которой вместо четок свисают королевская корона{82}, митра, орел, королевская лилия, груша. Слева — Луи-Филипп, спрятавший голову под капюшоном. Правой рукой он бьет себя в грудь, а в левой держит луидор, который разглядывает с алчной недоверчивостью скупца.
Еще один Луи-Филипп, к тому же весьма скульптурный (кстати, действительно существует подобная статуэтка). Король изображен в виде китайского болванчика; он сидит по-турецки, наподобие Будды, выставив напоказ жирный голый живот.