Глава XI
С ноября 1789 по ноябрь 1790 года
7ноября Национальное собрание сделало постановление, которым члены собрания лишались права принимать должности министров в течение настоящей сессии. Постановление направлено было прямо против Мирабо и лишало его всякой надежды на исполнение его заветной мечты. Но оратор не унялся, он продолжал нападать на Неккера и, наконец, составил план нового министерства с графом Прованским во главе. Одно отчаяние могло внушить такую мысль; именно в это время раскрылся роялистский заговор и казнен был маркиз Фавра, в котором все видели агента графа Прованского. Мирабо писал для графа защитительные речи и послания, но министерских шансов у него все-таки не было никаких. Втереться в милость короля сделалось господствующей его мыслью, и тем не менее он должен был говорить зажигательные речи, которые приводили короля и королеву в отчаяние, а в стране усиливали анархию. Не он один, а все народные вожди должны были так действовать. Так как они не успели согласиться между собою и создать прочный порядок, то им оставалось одно: восстановлять народ против правительства и высших классов и держаться на беспорядках.
Король и королева с каждым днем убеждались все более, что они не в силах совладать с бурей. Неккер не был в состоянии водворить порядок, так как не мог поправить финансов; ни конфискация церковных имуществ, ни ассигнации, ничто не помогало; положение было таково, что если бы конфисковали все имущество французов и распродали его на покрытие государственных издержек, то и тогда бы не поправили финансов. Один Лафайет мог еще до некоторой степени поддерживать порядок, опираясь на буржуазию и национальную гвардию. Король должен был его слушаться, назначать на места лиц, которых он ему указывал, но с каждым днем росла народная сила. Кроме старых, выросло много новых вождей; якобинский клуб придавал народной массе такую мощь, что она грозила за аристократией и духовенством низвергнуть в прах и буржуазию. Чтобы противодействовать ему, Лафайет задумал создать клуб умеренных под названием патриотического общества 1789 года. Открытие клуба встречено было шумными проявлениями народного негодования; хотя Лафайет, Мирабо и другие примкнули к нему, но все основные силы оказались в якобинском клубе, и новый клуб остался ничтожным.
По мере того как волна росла, страх все более овладевал королем и королевой. Мирабо повторял, что для них одно спасение – удалиться из Парижа. Наконец, в мае 1790 года они решились-таки вступить в тайный союз с ним. Из Бельгии выписали Ламарка и через него сделали Мирабо предложение не только заплатить все его долги, равнявшиеся 208 тысячам франков, но также платить ему ежемесячно по 6 тысяч франков и на содержание письмоводителя 300 франков. Сверх того Ламарку вручили миллион франков с тем, чтобы по окончании заседаний Национального собрания передать их Мирабо, если король будет им доволен. Граф был в восторге, он завел себе лошадей, кучеров, лакеев, стал задавать пиры. Но при первой его попытке отстоять интересы короля появилась брошюра о великой измене Мирабо; народ кричал: “На виселицу его!”, Марат пускал в него ядовитые стрелы.
Между Англией и Испанией произошел разрыв, министерство сочло нужным стать на сторону Испании, сделано было распоряжение о вооружении флота. По этому случаю в Национальном собрании возбужден был вопрос о том, кому должно принадлежать право объявлять войну и заключать мир. Восемь дней в собрании происходила ожесточенная борьба, которая взволновала всю страну. Ораторы якобинского клуба хотели предоставить это право народу и его представителям, а короля сделать исключительно исполнителем народной воли. Мирабо намеревался оставить это право исключительно за королем, но вызвал этим такое негодование, что должен был отступиться от своего намерения и даже исказить в печати смысл своей первой речи. Правильного решения этого вопроса не было, так как Национальное собрание само помешало созданию министерства из своей среды. Только министры из среды собрания могли бы направлять внешнюю политику согласно с желанием общества. Раз этого нет, отношения неизбежно делаются уродливыми, если общество и законодательное собрание захотят сохранить свою самостоятельность и не станут покоряться министерству. Независимые от собрания министры могут всегда направлять иностранную политику так, что народу останется только повиноваться их воле. Собрание установило совместное действие короля и народных представителей, но это решение создало только новый повод, побуждавший народ принимать все более и более грозное положение, чтобы принуждать и короля, и министров покоряться своей воле.
Наиболее сильным казался в это время Лафайет. Средства, которые Мирабо получал от короля, были ничтожны сравнительно с теми, которыми располагал Лафайет. Чтобы приобрести эти средства, Мирабо должен был отречься от своего прошлого; ему приходилось провозглашать себя убежденным монархистом. Лафайету ни от чего не приходилось отрекаться: он сохранил вполне и свою независимость, и чистоту. Мирабо тщетно заискивал перед ним. Лафайет считал его ничтожным и союз с ним совершенно для себя излишним. Мирабо возненавидел его жгучей ненавистью и указывал на него королю как на самого опасного врага. В этом было немало близорукости и ослепления. Правда, Лафайет мог играть первую роль на празднике народной федерации, а Мирабо являлся на нем представителем только от того клуба 1789 года, который он тщетно старался противопоставить якобинцам; но величие его было уже более декоративным, чем действительным. Сила переходила совсем в другие руки, он не умел заметить этого и парализовать вражду к себе.
Чтобы спастись от Лафайета, Мирабо советовал королю удалиться в Фонтенбло и окружить себя там преданными войсками; но преданного войска не было более: войско находилось во власти клубов, а не в руках своего начальства. В этом случае Мирабо показал такую же недальновидность, как впоследствии Лафайет. Жажда сблизиться с королем и королевой продолжала расти в нем, но каждый шаг вперед по этому пути наносил удар его популярности. Он торжествовал, когда устроилось тайное свидание между ним и королевской четой, но тайна открылась и вызвала новый крик об измене Мирабо. Тайна этой связи была очень вредна для короля, так как приучала народ смотреть на него как на крамольника, а на связь с ним как на измену народу.
В Национальном собрании Мирабо мог еще достигать успехов, но эти успехи роняли авторитет собрания. 19 июля 1790 года собрание отменило дворянство и все титулы, – граф Мирабо превратился в Рикети. Постановление было вполне в духе прежнего демагога Мирабо; но Мирабо, преданный слуга короля, брюзжал против него.
На восточной границе командовал войсками Булье, прославившийся кровавой расправой с народом и солдатами; в июле 1790 года доложено было Национальному собранию, что он умышленно распоряжается так, чтобы лишить французов возможности защищаться в случае нападения иностранцев, и даже дозволяет им незаметно переходить на французскую территорию. По всей Франции раздался патриотический зов против изменников, и Мирабо не оставалось выбора, – он должен был выдавать себя за якобинца. В это время он доказывал королю и королеве, что для них будет полезно вызвать междоусобную войну, в которой они победят и водворят прочный конституционный порядок. Французы справедливо гордились тем, что у них все-таки революция, а не междоусобная война, – как ни велики бедствия революции, но их и сравнивать нельзя с ужасами междоусобной войны. Гнусная мысль вызвать во Франции междоусобную войну составляет самое черное из всех пятен на деятельности Мирабо. Притом он напрасно думал, что междоусобная война принесет торжество конституционной монархии; стоит прочесть письма, написанные в августе 1791 года Марией Антуанеттой графу Мерси, чтобы убедиться, что преданное войско в руках короля восстановило бы в окончательном результате автократическую, а вовсе не конституционную монархию. Мирабо сильно заботился о создании королевского войска; по поводу убийства одного из командовавших в Тулоне офицеров он 20 августа 1790 года предложил законодательному собранию полное преобразование армии с целью восстановления дисциплины. На это Марат в своей газете ответил следующими словами: “Я вижу восстание всего народа против этого адского замысла. Если черные (аристократы) и министры будут иметь дерзость приступить к его выполнению, то вы, граждане, должны поставить восемьсот виселиц и перевешать на них всех изменников, и в первую очередь негодяя Рикети Старшего”. Со времени уничтожения титулов граф Мирабо стал называться Рикети Старшим. То обстоятельство, что он не имел возможности помешать Марату возбуждать против него народную ненависть подобными речами, доказывало, что его план создать преданную королю армию не может удаться. Мирабо поправил свою репутацию, когда всплыло дело о происшествиях 5 октября. Следствие по этому делу произведено было в парижском суде Шатене, но так как обвиненными являлись народные представители, Мирабо и герцог Орлеанский, то все документы переданы были на рассмотрение Национального собрания для разрешения вопроса о предании их суду. Мирабо так ловко повернул дело, что суд из обвинителя превратился в обвиненного, а Мирабо из обвиненного – в обвинителя. Он доказывал, что суд Шателе по делу 5 октября разыскивал не виновных в государственных преступлениях, а обвинительные пункты против дела революции. В окончательном результате речь шла уже не о том, следует ли предать суду герцога Орлеанского и Мирабо, а о том, что у суда Шателе следует отнять право производства политических следствий, так как он оказывается к ним неспособным. Через три недели суд был лишен полномочий. Рядом с этим возникло другое обвинение против Мирабо. Эмиссар Риоль после своего ареста дал показание, в котором запутал оратора. Мирабо с большим эффектом сопоставил эти два обвинения. Его обвиняют и как революционера, и как контрреволюционера; если последует осуждение, то он просит об одном, чтобы из него сделали мученика за дело революции.