Но таковы уже были тогда французские дворяне, – лицемерие было у них в крови. Они все горько жаловались на несправедливость, когда несправедливость эта относилась к ним, и так же поступали с другими, когда были прижаты к стене.
Обращаясь к истории, мы встречаем эту черту не только у французского дворянства XVIII века, – она вообще свойственна людям, стоящим на известном уровне развития; у них расходится не только слово и дело, но чувство и дело. В течение многих лет литература старалась выработать людей, у которых бы слово и дело совпадали, и все-таки ей это так мало удалось, что люди, у которых слово и дело расходятся самым резким образом, могут пользоваться восторженным поклонением. В Англии человек не мог бы иметь слушателей, если бы он проповедовал одно, а делал другое под предлогом греховной своей слабости. Мы увидим ниже, как дорого Франция поплатилась за легкомысленное лицемерие своих образованных классов.
Примирившись с отцом, Мирабо недолго довольствовался своим новым положением. Содержание казалось ему недостаточным, и он стал изыскивать средства к увеличению своих доходов. На помощь пришел опять дядя-бальи, ангел-хранитель семейства, олицетворение здравого смысла. Государи женятся по политическим соображениям, отец-Мирабо женился по денежным. Брак вышел лучше, чем можно было ожидать: жена привлекала к себе мужа. По мнению жены, ее привлекательность была для нее даже обременительна, во всяком случае, они произвели тринадцать человек детей. Олицетворение здравого смысла, бальи находил однако же, что брак по расчету не может быть удачным, и до тех пор работал над его расторжением, пока ему не удалось развести мужа и жену безвозвратно. Как истинный сын аристократии, он, имея этот пример перед глазами, не задумался, однако, присоветовать своему племяннику брак по расчету для поправления своих денежных дел. Он посоветовал ему жениться на дочери маркиза Мариньяна. Выполнить такое намерение было не так-то легко: претендентов было много, и Мирабо – один из последних. Маркиз отказал ему, а отец Мирабо, оскорбленный в своей гордости, находил, что подходящей партией для его сына могла быть только владетельная особа. Чтобы все-таки достигнуть своей цели, Мирабо стал страстно за ней ухаживать и успел до того скомпрометировать девушку, что все думали, будто она ему отдалась. Родители уступили, и 22 июня 1772 года была отпразднована свадьба. Двадцати трех лет от роду Мирабо сделался мужем. Отец был доволен находчивостью сына, назначил ему 6 тысяч ливров в год содержания и обещал ежегодно прибавлять к ним по 500 ливров. Путем субституции, обходя второго своего сына, он сделал его владельцем большей части своих провансальских имений. Новобрачной он подарил драгоценностей на 12 тысяч ливров. Маркиз де Мариньян был гораздо менее доволен браком и назначил своей дочери только 3 тысячи ливров содержания.
К этому времени относится первое произведение Мирабо – “Опыт о деспотизме” (“Essai sur le despotisme”). Он задумал было написать обширную историю деспотизма, но чутье народного трибуна заставило его изменить свое намерение, и в три месяца “Опыт...” был готов; разумеется, он произвел гораздо более сильное впечатление, чем мог бы произвести обширный трактат. Внешне книга имеет самый странный вид: канитель в 336 страниц тянется без всякого подразделения на главы и наполнена пестрым содержанием. Но она дышит такой страстной ненавистью к деспотизму, что читатель только эту сторону и замечает. Под словом “деспотизм” автор подразумевает образ действия, а не образ правления. По его мнению, деспотические наклонности – в крови у человека, и свободные народы так же склонны к деспотическому поведению, как и неограниченные государи. Отец, очевидно, имел преобладающее влияние на его воззрения; книга составляет шаг вперед по сравнению с политическими идеями отца. Маркиз Мирабо в молодости своей был резким защитником самоуправления, в особенности местного. Под старость в нем ощетинился волк, он допускал самоуправление только для землевладельцев и защищал даже автократизм и произвольные аресты. Мирабо-сын же резко восстает против всех защитников неограниченной власти и, прямо намекая на отца, попрекает физиократов в поблажках деспотизму.
Типично для того времени понятие о свободе, какое он высказывает. По его мнению, свобода человека есть собственность над собою. В настоящее время ни один ученый, ни одно цивилизованное законодательство не сделает такого смешения свободы с собственностью. Свобода есть суть человеческой личности, без свободы нет и личности, а собственность священна только потому, что она есть право личности над вещью. По современному русскому законодательству сделать личность собственностью есть преступление и признать свободу видом собственности – значит не понимать, что такое личность и что такое свобода.
Мирабо проповедует отсутствие притязательности. Он недоволен Англией и Голландией, потому что они так же, как неограниченные монархи, стремятся к завоеванию и завладению; его удовлетворяет одна Швейцария, довольствующаяся своей свободой и не стремящаяся к захватам. Он оспаривает идею Руссо о том, что наиболее естественное состояние для человека есть состояние дикаря, и доказывает пользу прогресса; но, вполне разделяя господствовавшее в его время настроение, он находит, что богатство и роскошь развращают людей и делают их неспособными к свободе. В этом случае он идет вразрез с воззрениями англичан и американцев. Республиканская простота, презрение к земным благам кажется ему первой, наиболее обязательной добродетелью для человека; свобода и только свобода должна одушевлять его во всех поступках; кроме этой свободы он ничего не должен желать, для нее он должен переносить все и на все решаться. Растлевающее влияние среды сказалось в этом учении самым серьезным образом; он так привык скрывать все хорошие свои порывы, говорить и делать одно на глазах у всех и думать другое в тайниках своей души, что ему казалось совершенно естественным, если слово и дело противоречили у него самым решительным образом. Влияние среды, жажда блеска породили в нем необузданную страсть к роскоши. Он женился на девушке, избалованной роскошью до крайних пределов возможного; новобрачные старались превзойти друг друга в расточительности и, несмотря на громадные доходы, наделали кучу долгов.
Воспитание Руссо стояло в этом случае гораздо выше: проповедуя известную идею, он старался применять ее на деле и приучать общество идти в том направлении, которое указывал. Впрочем, изложение политического символа веры Мирабо в его “Опыте о деспотизме” так сбивчиво и изменчиво, что для того, чтобы его ясно уразуметь, мало прочесть это сочинение, но надо еще пояснить недосказанное им из другой его книги, “Об административных арестах и государственных тюрьмах”, которую он написал несколько лет спустя. Не прошло двадцати лет, как учение, изложенное в “Опыте о деспотизме”, стало казаться французам отсталым произведением времен рабства и подобострастия. В издании 1792 года издатель, стараясь извинить Мирабо, говорит, что эта книга, конечно, уже не соответствует современным понятиям, но нужно-де принять в соображение, что она написана в такие времена, когда неограниченная власть царила безраздельно. Однако в эти времена писал и Руссо, и никто не признавал его отсталым в 1792 году. Руссо был человек, обладавший инстинктами народа; он был правдив и в своих чувствах, и в своих речах; он старался показать на себе пример совпадения слова и дела и если отступался от себя и от своих мнений, то только потому, что давление, которому он подвергался, превышало его силы и его мужество. Мирабо же приучен был к лицемерию с малых лет безжалостным деспотизмом, которому подвергался, и не мог быть последовательным; вот почему он напрасно метал громы против деспотизма, каких Руссо не метал, напрасно низвергал неограниченную монархию, напрасно старался пойти дальше Руссо и заменить идею общественного договора идеей народовластия. Рыбка не клюнула на его удочку, в нем стали подозревать человека, который говорит одно, а может сделать другое, и ему не удалось стать выше Руссо.
Глава III
Расточительность Мирабо после свадьбы. – Его заключение в замке Мирабо, в Маноске, Иф, Жу и в Венсенской тюрьме. – Разлад с женою. – Роман с Софи Монье. – Его сочинения “Обращение к гессенцам” и “О государственных тюрьмах”. – Переписка с Софи Монье
Денежный расчет был главным стимулом, побуждавшим Мирабо вступить в брак, но после брака они с женой страстно отдались своему счастью, не помышляя о тех, за чей счет наслаждались. Заимодавцы, не получившие ни капитала, ни процентов, рвали на себе волосы и толпами осаждали должников. Пользуясь привилегированным положением знатного дворянина, граф отделывался от них бранью и даже палочными ударами. Типично для нравов французской аристократии, что даже такой человек, как Мирабо, не гнушался палочной расправы и прибегал к ней, управляя имениями отца, так что последнему приходилось его сдерживать. Священные и неотчуждаемые права собственности понимались кредиторами, и в особенности ростовщиками, иначе, чем графом, и они так допекали его, что он, чтобы от них освободиться, сам пожелал стать под защиту короля: если должник арестован по распоряжению короля, все притязания к нему прекращаются. Отъявленный враг деспотизма относился теперь несколько иначе к произвольным арестам, которыми он мог избежать законного суда. Бесцеремонно относился Мирабо не только к своим кредиторам, но и к своей избалованной средою жене, которая, конечно, не подчинилась молча оскорблению.