— Мальчик! — окликнул меня Хосе. — Вот этот товарищ знает твоего отца.
Я вскочил.
— Даю тебе честное слово, мальчуган, что твой отец жив, — сказал мне раненый боец и протянул мне левую руку.
— Жив! Где же он?
— Не так далеко отсюда. Он лежит в госпитале, откуда я иду. Километра три-четыре отсюда.
Тут я не выдержал и расплакался, хоть никогда не плачу.
— Чего плакать, отец поправится, — сказал раненый и подробно рассказал мне, как найти госпиталь.
Бойцы еще раз покормили меня. Я простился со всеми и побежал в гору.
Еще издали я увидел белый дом. Он стоял на склоне горы, в тенистом саду, за высоким забором. Ворота были заперты. Я стал звонить, стучать. Наконец ворота приоткрылись.
— Сегодня неприемный день, мальчик, — сказал мне санитар и хотел было опять захлопнуть железные ворота. Я стал умолять его, чтоб он меня пропустил.
— Да вон доктор идет, попроси его, — сказал санитар.
Я подбежал к маленькому, лысому человеку в халате, который вышел в это время из ворот.
— Можно мне повидать моего отца, доктор? — сказал я прерывающимся голосом. — Он здесь, у вас в госпитале!
— У меня в госпитале много отцов, — спокойно ответил доктор, — приходи послезавтра.
Доктор пошел по дороге не оглядываясь. Я побежал следом за ним.
— Доктор, я не могу вернуться домой, если не увижу отца. Пустите меня хоть на минутку.
— Приходи в среду или в пятницу, — все так же спокойно сказал доктор, не поворачивая головы.
— Я не могу ждать до среды! — крикнул я. — Мне нужно передать отцу рубашку!
Доктор засмеялся.
— Ну, рубашка у него есть и без твоей. Не голый он лежит.
Я увидел, что спорить с доктором не стоит и решил пробраться в госпиталь без его разрешения.
Я обошел сад кругом, взобрался на забор и перемахнул на ту сторону. Дверь в госпитале оказалась открытой. Сразу же у входа я наткнулся на сиделку. Она не хотела меня пустить, но когда услышала, что я пришел издалека, пожалела меня и повела в палату, где койки стояли двумя рядами.
— Родригес Гарсиа, — сказала сиделка, — к вам приехал ваш сын!
Больной, который лежал на крайней койке у окна, повернул голову.
— Онорино!
На меня смотрел желтый, худой, с ввалившимися глазами человек, так мало похожий на моего отца. Но это был он. Я обнял отца. От него пахло едким запахом лекарств. Он был так слаб, что не мог даже приподняться. Я посмотрел на его толсто обмотанные руки, которые лежали поверх одеяла, и дал клятву отомстить канальям-фашистам. За отца, за его раненых товарищей, за весь наш народ!
Я узнал, что он был ранен два раза: первый раз в бою — пулей в голову, а второй раз — в руку, осколками бомбы, брошенной с фашистского самолета. Это случилось, когда его везли раненного в госпиталь.
— Вот это тебе мама прислала, — сказал я и положил на его койку новую рубашку.
Еще было светло, когда я снова сел в поезд, чтобы ехать домой. Теперь мне никакого дедушки не нужно было. В кармане у меня, рядом с пустыми патронами, которые я подобрал по дороге на станцию, был самый настоящий железнодорожный билет! Деньги на дорогу мне собрали раненые.
К вечеру я уже был дома. Не успел я еще и слова сказать, как мама уже поняла, что я принес хорошую весть, и заплакала от радости.
В этот вечер у нас дома перебывали все соседи и вся наша пиратская команда. Свои патроны я подарил моему самому лучшему товарищу Куко.
Отец пролежал в госпитале два месяца. Когда он к нам приехал, он рассказал, что доктор, который не хотел меня пустить, оказался фашистом. Он нарочно лечил отца неправильно. Нужно было перевязать отцу каждый палец, отдельно, чтобы пальцы не срастались, а ему перевязали все пальцы вместе. Отец еще долго после этого не мог двигать пальцами. Они не сгибались.
Отец сказал нам, что этот фашист вот уже две недели сидит в тюрьме. Так ему и надо! Теперь к нему ни в среду, ни в пятницу никого не пустят.
А мой отец, как только поправился, снова пошел на фронт.