Ветер ударил в лицо и рассыпался. Мирддин вздрогнул, очнувшись, и только тогда понял, что шквал не шелохнул и палого листа, лежащего на причале.
Это был дурной признак.
Это был настолько дурной признак, что Мирддин постарался задвинуть знание о нем в сторону.
Существовала вероятность, что это просто последствия недавних событий, остаточные явления после встречи с Дикой Охотой; не было ничего странного в том, что разобранное и собранное вновь тело обостренно воспринимает звуки и запахи; ничего и странного в том, что разобранное и собранное вновь сознание испытывает проблемы с концентрацией.
Он опустился на одно колено, чтобы плеснуть воды в лицо — но от его прикосновения она отпрянула, как живая. Стеклянная, ровная поверхность озера вздрогнула, вздыбилась на мгновение и обрушилась с плеском — будто кто-то резко встряхнул скатерть. Мирддин медленно выпрямился. Это уже нельзя было списать на аберрации восприятия.
Зажужжал наручный комм. Мирддин нажал прием — раздался треск помех. Связь оборвалась.
По-прежнему оставалась крошечная, ничтожная вероятность, что это совпадение.
Комм зажужжал опять. Всплыло сообщение от Нимуэ: «Ничего не пей! И не ешь тоже ничего!».
Экран моргнул и умер.
Мирддин развернулся и побежал, пригибаясь от низких веток и перепрыгивая через спутанные корневища и кедры-стланцы. Мох глотал шаги, только сбитая с хвои роса рассыпалась дробью о листья, взблескивая налету в просветах между стволами.
Он выбежал к пирсу и замер. Нимуэ стояла на самом краю, опустив голову, и гулкая тишина расходилась от нее кругами, как от камня, брошенного в воду. В тишине неожиданно громко отдавался чуть слышный звон. Мирддин подошел ближе и увидел его источник — Нимуэ держала вытянутую руку над озером, и из горсти сыпались песчинки, ударяясь о зеркальную гладь. От них разбегались, пересекаясь, ажурные кольца, и Нимуэ смотрела на них, не отрываясь.
— Красиво, верно? — сказала она, не оборачиваясь.
«Зачем было делать живое из неживого? Зачем было все портить?»
Она не произнесла этого вслух, но Мирддин поймал обрывок мысли, и мысль ему не понравилась.
— Что происходит? — спросил он.
— У меня мир отваливается, — ровным голосом ответила Нимуэ. — Портал отрубился. Проверь флаер, он попроще.
Он попробовал завести флаер, покачивающийся на воде у пирса. Безуспешно.
— Попробуй еще раз.
Нимуэ сжала пальцами виски и зажмурилась, беззвучно шевеля губами. Мирддин опять попробовал включить двигатель. Приборная панель зажглась было, мигнула и погасла окончательно.
— Без толку, — сказал он, вылезая на пирс обратно.
Нимуэ обхватила себя руками.
— Я не помню, как он работает. Не могу сосредоточиться, — виновато сказала она.
Вид у нее был такой, будто больше всего она хочет сжаться в комок и натянуть на голову одеяло.
Мирддин вдруг понял, что именно это она сейчас и делает. В каком-то смысле.
— Ты сворачиваешь пространство в локус, — произнес он.
— Я?! — Нимуэ резко вскинулась к нему — и так же резко отшатнулась обратно.
Мирддин не успел понять, что произошло. Расплывающийся мир вдруг сошелся в одну точку. Это было как удар грома.
— Тебе надо уходить. Вот рюкзак. Ничего не ешь местного и не пей — материя тебя привяжет. Вода в рюкзаке бутилированная, она из мира снаружи. Еда тоже. Я не знаю, какой будет радиус у локуса. Думаю, за сутки ты успеешь выбраться. Сутки я попробую продержаться, потом он схлопнется, — голос доносился как издалека. -Мирддин, ты меня слышишь?
Он кивнул. На большее его не хватило. Нимуэ зашагала прочь. Каждый шаг, кажется, отзывался по земле дрожью.
Мирддин где стоял, там и сел. Его трясло.
Это нечестно, подумал он. Я ведь только что выбирал. Я ведь уже выбрал!
Никогда не бывало так раньше, чтобы он встречался со знанием и отступал. Увидеть, понять, сформулировать — это было хорошо, это было правильно. Он никогда не сталкивался с невместимостью истины.
Сейчас край завесы хлопнул, на миг расступаясь. Истина была ослепительной. Ослепляющей.
Невозможно было смотреть. И не смотреть тоже было невозможно.
Как ты можешь так со мной? Как Ты можешь?!
Как мне с этим знанием теперь жить?! Что мне теперь с ним делать?!
Он никогда не чувствовал себя настолько полностью, абсолютно беспомощным. Он никогда не знал ужаса. Никогда не знал преклонения. Бессилия. Благоговения. Отчаянья.