Что ж, к 1800-м годам the Union Jack реял над самыми злачными краями планеты: её хозяйственные мощности переориентировывались на нужды всесветного рынка в ущерб локальным, таким образом миллионными жертвами негров с индусами осуществился сбор исполинского негоциантского актива – он-то да плюс аграрный и мануфактурный оплатили промышленную революцию (а затем уж официально запрещено рабство). Выйдя после триумфа Веллингтона под Ватерлоо безапелляционным победителем из схватки с метнувшей финальный отчаянный вызов Наполеоновской Францией, остров закрепил себе статус лидера приструнив континент (там тоже состоится индустриализация, но с ещё важнейшей ролью государства – прекрасно видно по сличенью жёсткого нормативного романо-германского да гибкого прецедентного англо-саксонского юридических устройств). Соединённое Королевство надолго стало незыблемою супердержавой с фритредерскою доктриной. Отношенья метрополия-колонии сформировали нечто подобное валлерстайновской миросистеме с ядром, зоной тщательно исследованной Розою Люксембург концентрации капитала, и задворками откуда он вывозится да где ради того умышленно сторожат сохранность варварских способов эксплоатации при вершковом обуржуазивании элит (как в Радже зафиксировали касты). Зато туда рекою дешёвых товаров, маршем солдатских колонн высылаются кризисы перепроизводства и перенакопленья (когда отсутствуют возможности выгодных инвестиций на освоенных полях, оптимальнейшей идеею будут вклады для завоеваний) – эдакие автономные области жизненно необходимы амортизации капитализма, распускающего руки хищной территориальной экспансиею. Вообще его пружинистая логика не шибко сложна да вполне умещается в длинные циклы Кондратьева из двух стадий, на стыке коих обычно случаются масштабные социальные потрясенья. А-фаза: полоса технических прорывов, господства промышленности и уклона к росту той, этатизма, протекционизма, деглобализации, с мягкими экономическими сбоями. Б-фаза: период широчайшего распространения изобретений (при продолжительно эволюционном характере науки), торгово-банковой инициативы, приватизации, индустриальной стагнации, невмешательства державы да стихии свободного рынка, агрессивной внешней политики, с тяжкими трудностями. Эти правила выведены большей частью по материалу XIX-го века а ярче всего проявились при спелом империализме XX-го столетия, памятного «легендами» про fraternite народов, разодетых в пёстрые костюмы национальных идентичностей.
Раньше, при временах покоившихся на казуистике божественного права и натуральном хозяйстве династических режимов, сплочённые под монаршим скипетром подданные охотней узнавали ближних в соратниках по сословью нежели этнических братьях: рыцарь мог без особых затруднений сойтись с достойным себя рангом чужаком, но от родных селян его разлучала пропасть. Однако товарная игра неспешно зато настойчиво, уверенно перетасовывала социальные карты: тьма тьмущая лишаемых земли аграриев урбанизировывалась, а буржуазия постепенно ломала напыщенные ветхие дворянские препоны развитью рынка. Шёл эволюционный процесс, что довёл к плюс-минус линейным сюжетам восстаний у самых прогрессивных стран да плавным тихим противостояньям во втором эшелоне, где до первого перекрёстка таки заключался союз с королями, даже обволакивавшимися флёром иллюзии абсолютистского воображения державы их фихтевским сверх-Я (впрочем те не миновали роковой dies irae). Сердце былых сильнейшими отношений, партикуляристская деревня куда некогда умчался за Intermezzo Коцюбинский (кстати, увлеченье литературою популяризовалось только после изобретения печатного пресса), уступила городам. Они всепроникающей железной рукою унифицировали экономически связанные с ними территории, озарив общественную практику едиными языком и культурой, в конце концов ментальностью, посредством институтов государства превращая аморфную народность в политическую нацию. Отныне школа будет с начальных классов пестовать это странное ощущенье какой-то необъяснимой интимности к массе живущих вокруг тебя снутри определённого рубежа незнакомцев, но презрительную неприязнь к людям по ту его сторону. Интеллигенцию навьючивают задачей придумать для нелепого чувства ореол должной серьёзности, подрихтовать то романтическим очарованьем. Публике открываются музеи о пафосном прошлом экспонаты коих овеиваются мифами, составляются переписи количественных да качественных преимуществ населения, в атласах нежно обводятся границы Отчизны – готовится безликая эрзац-религия, крайне выразительными символами которой являются памятники солдатам погибшим за счастье… своих капиталистов – именно тем выгодно одурманивая пролетариат красить собственные амбиции цветом идеалистических басен про «всенародное величие», легитимизировать мерзкие деяния трепетным уваженьем к старинным церемониям, титулам, гербам, знамёнам.