Всё её свинцовое бремя до капитализма, связавшего народы инфраструктурой, терпеливо и безмолвно что касается письменности вынес на широкой спине пахарь, пленённый в руках великана природных условий – а дивергенция этих способов производства у разбрёдших ойкумену по тем да сем уголкам планеты этносов (я настоятельно подчёркиваю: каждые азиатские, африканские, обеих Америк и самой Австралии цивилизации имели свои особенности, отличные каноничной европейской модели, хотя отрицать единство фарватера нельзя), суть разница географически определённых климатом технологий рабского угнетенья крестьян. Семеро из них однажды пошли искать ответ к вопросу: «Кому на Руси жить хорошо?». Но встреченные в повествовании Некрасова архетипы непременно сетовали товарищам о печальной судьбинушке, исконно до мелочей чеканно зафиксированной по обязанностям принадлежности к тому иль иному сословию. Через известный политический налёт свозь их многообразье проглядываются специфические классы социумов, ведших свирепую внеэкономическую эксплуатацию. Она, появившаяся для низкого сельскохозяйственного уровня, давала такую же медленную скорость памятному стихийностью с коллапсами прогрессу, до Нового времени очень вялому, почти иногда застывавшему. Ожидаемо, сознание людей отразилось косностью. Не переоценивая важности, конечно не стоит сбрасывать его со счетов: психика – вполне себе часть реальности где ей оставлено место оформлять человеческие влеченья. Старому миру характерно неразумение случавшихся событий как деградации либо улучшенья, отстранённость от объективного понимания происходящего, витание по облакам призрачных миражей вранья, из коих типичнейшее частенько ещё ныне кого-то вводит в заблуждение. Почему бы не рассмотреть тут тот феномен, а?
Сразу надо б воздать ему должное: популярные вероученья всегда вмещали узловые нормы, вспомогательно скрепляющие общество единым обручем морали. И каждому кругу людских мытарств соответствовали особые разновидности тех: жмурясь от страха пред сплошь загадочной природою, первобытность склонна мистифицировать её силы; античное язычество подспудно наградило богов социальными свойствами; Средневековье озарилось торжеством авраамизма, представляющего потолок развития религии. Как гласит знаменитая фраза Энгельса: «Труд сделал из обезьяны человека». Деятельность есть наша сущностная черта, обеспечивающая да поддерживающая жизнь на некоторой ступени. Неудивительно что именно членивший всех по разрядам феодализм пришпорил рост страсти эскапизма до исторического максимума, безусловно, подспавшего к современности, но не полностью. Поэтому в слегка преображённой форме его проблема ещё актуальна: отчуждая на принудительной работе значительную часть собственного потенциала творчества, бедные классы теряют самих себя, богатым же, совершающим истовое расчеловечиванье других людей, некуда спокойно упрятаться от запятнанной совести. Ситуация отпечатывается на психике неизгладимою травмой вакуума добропорядочности, готовит плодородную почву для потребности верить. Однако, ею нельзя исчерпывающе утешиться ибо по-хорошему она лишь поворачивает обратно эманацию, переносит знакомые правила на небо. Туда кропотливо продумывается строгая иерархическая схема: в раю пребывает господь «по образу и подобию» наречённый демиургом, одарённый лучшими характеристиками, а от его ног спускаются святые с ангелами любых постов да званий; ниже не расположено ничего интересного, только чистилище, за ним – грешна земля; вон под нею-то находится ад – окаянный оплот демонов, бесов, иных хтонических плохишей, руководимый сатаною – метафизическим выражением всего наихудшего. Религию весьма справедливо квалифицировать специфической шизофренией, раздвоеньем сознания овладевающим массами. Итак, плавно с темой расстройства перейду от коллективной, фейербаховой критики до индивидуальной, камюанской.