Определенность несла в себе уверенность и спокойствие. Что бы там ни случилось, как бы ни повернулась жизнь - какой-нибудь шапта, рыбак, удосужившись заполучить однажды ви рыбацкого братства, оставался уже рыбаком навсегда. Удачливый ли, злополучный, умелый, или же совсем бестолковый - он неизменно произносил свое долгое имя с гордостью: Боло-шапта, Ивагу-шапта... Знак судьбы означал, прежде всего, принадлежность, причастность к некоей общности. Скрепленное морями дрянного пойла, нерушимое рыбацкое братство не обещало, да и не предполагало восхождения на вершину жизни - однако же, всякому позволяло, по праву, ощутить себя своим, и среди своих. А это, как принято было говорить между шапта, грело.
Относительно сытое существование, впрочем, было еще одним преимуществом принятия ви - неотъемлемым и неоспоримым. Миска врунды, наваристой рыбной похлебки, кружка оки да щедро набитая мягкими сухими водорослями подстилка предоставлялись всякому, кто нуждался - достаточно было задрать рукав в любом гильдейском трактире, сунув под нос хозяину знак судьбы. Ремесленные и торговые гильдии, во имя всеобщего спокойствия и благоденствия, любому среди своих были готовы во всякое время оплатить немудрящий этот набор житейских радостей - так что, как бы ни складывались обстоятельства, участник братства мог быть вполне уверен, что не придется ему провести ночь на улице, да еще на пустой желудок.
Плохие дни судьба приносит -
Но брата брат в беде не бросит.
Бывает плох и целый год -
Но брат тебя не подведет.
Присловье это, известное всем и каждому, родилось, однако же, не в народе. Дорогие теперь сердцу всякого оолани слова - как и множество иных речений и поговорок - изначально предназначены были служить поддержанию всеобщего согласия в Городе, и насаждались, в свое время, целенаправленно и умышленно. Широкое их хождение крепило и утверждало братскую верность - чего, собственно, и добивались гильдейские мастера и старейшины, убежденные, что простецу-обывателю полагается быть сытым, пьяным, довольным и благодарным - дабы не мешал серьезным людям заниматься важными делами.
Даже принимая во внимание все неудобства, причиняемые лично ему - отщепенцу, оторванному от корней - вполне добровольным отказом занять свое место в сложившемся порядке вещей, Мичи не переставал восхищаться глубоко разумным, почти совершенным устройством жизни, установившимся в Ооли задолго еще до его рождения. Даже догадываясь, что влип - судя по всему - в нешуточную передрягу с законом, Мичи с некоторым удивлением подмечал, что едва ли только не наслаждается, наблюдая отлаженную работу городского порядка, с присущей тому действенностью, разумностью, справедливостью - так что, пожалуй, и не испытывает уже, по большому счету, ни раздражения, ни тревоги.
Итак, ближайшее его будущее особой загадки не представляло. Не обнаружив повыше запястья Мичи витакке, знака братства перевозчиков, смотритель сухо зачитает ему выдержку из городских уложений, что утверждает незаконность занятия любым промыслом в обход соответствующей гильдии - и уведомит Мичи, что по прибытии их в назначенное место тот будет незамедлительно передан в руки городской стражи. Ради собственной же его безопасности Мичи будет предложено не оказывать сопротивления силам охраны порядка, и всячески содействовать осуществлению правосудия. Вероятнее всего, ночь он проведет за решеткой, на голой деревянной лавке, в компании подобных ему незадачливых нарушителей - а уже на утро нехитрое его дело будет рассмотрено.
Решение судьи поставит Мичи перед простым и понятным выбором. Вероятнее всего, учитывая полное отсутствие в его прошлом проблем с Законом, он вполне мог рассчитывать на отношение доброжелательное, если не дружелюбное. Мичи подумал, что и действительно ведь - каким-то чудом - ухитрился за все четыре года так и не попасться смотрителям на глаза. Такому не поверил бы ни один такке, хоть настоящий, хоть - вроде него самого - вольный. Это и послужит Мичи основным преимуществом - вкупе со спокойной, разумной, ни в коем разе не вызывающей линией поведения. Умение достойно проигрывать Мичи полагал одной из сильных своих сторон, равно как и способность распознать момент, когда полагалось остановиться, перестать уже что бы то ни было предпринимать, когда всякое действие лишь затягивало узел судьбы все туже, превращало и без того плохое положение дел в совершенно невыносимое.