— У меня нет свободного времени!
— У МЕНЯ НЕТ СВОБОДНОГО ВРЕМЕНИ!
— У МЕНЯ НЕТ СВОБОДНОГО ВРЕМЕНИ!
Казалось, его раздирало изнутри яростное многоголосие.
Фраза, возникшая в голове спонтанно, словно продиктованная подсознанием, возвращалась снова и снова, множилась, отзываясь в разных уголках духа. Она отскакивала от стенок его души, разлетаясь на куски и вспышки. Завязывалась узлом, загоралась неоновыми вывесками вдоль бульваров эндопатии. Горела и кричала, варясь заживо в адских котлах.
— ИНЕМЕРВ ОГОНДОБОВС ТЕН ЯНЕМ У!
— У-МЕ-СВО-НЯ-НЕТ-БОД-ВРЕ-НО-МЕ-ГО-НИ!
— МБ-И-ЕНР-ЯВН-НЕВ-ЕГ-СЕ-ОУ-ОТ-ДО-ОНМ!
В какой-то момент ему показалось, что хаос воцарился навеки. Слова причудливо летали в его голове, как труппа акробатов на репетиции. Никогда в жизни ему не было так страшно. Привыкший к упорядоченному миру, к практически полному духовному спокойствию, нормальному для любого несчастного человека, он не мог объяснить себе этот взрыв и этот ужас.
В один из коротких светлых промежутков его мозг, пробужденный резкими голосами jockeys, вооружившись разумом, попытался избавиться от ненужных волнений. Но не смог. Все в нем взбунтовалось. Все бурлило в водовороте предчувствий. Ветер печали и тоски объял его сердце.
И тогда, поняв, что другого выхода нет, он принял классическую позу, которую принимали его предки в тяжелые моменты жизни. Позу, в которой Сорен Олооп, знаменитый предок Олоопов, запечатлен на картине Остаде. Позу, которая укрепляет и защищает, закрывает все входы для незваных гостей и утверждает превосходство тишины. Он немного приподнялся на кушетке. Вонзил свой локоть в подлокотник. Обхватил ладонью выступ подбородка. Вытянул указательный палец вдоль носа до грозных глаз. Закрыл замком из трех пальцев бойницу рта. И придавил большим пальцем, как домкратом, челюсть, словно подчеркивая свою решимость.
Так он провел четверть часа.
Тот, кто научился усмирять страсти, порывы и желания, знает, что все они уступают решительному внутреннему голосу. Любой бунт по прошествии острой стадии неповиновения подчиняется приказу, после чего восстанавливается дисциплина. Оп Олооп был этому свидетелем. Строгость к самому себе не раз вызывала в нем ожесточенный протест энтелехий, идей и порывов, но стремление обрести прежние мир и покой, пусть и управляемые безжалостной рукой, вновь делало их покорными и загоняло обратно в казармы.
Он моргал, как человек, который только что чихнул. В зрачках Опа Олоопа словно отражались ранее неслыханные яростные крики. Бунтовало его глубинное «я», его инстинкты, за которыми следовали самые дерзкие leaders, meneurs у condottieri[6] в лице его совести, разума и воли.
Педикюрщик закончил свою работу. Поддерживая ладонями пятки, он смотрел на стопы, и в его взгляде читалось глубокое удовлетворение созданным произведением искусства. Подобный экстаз в такого рода профессии — это что-то из области мистики и психопатологии. Но он этого не знал. И, отрешившись от всего, смотрел на угнездившиеся у него в ладонях ноги, похожие на фрагмент фарфоровой статуи.
Издав невнятный крик, Оп Олооп подпрыгнул, забыв про позу своих предков. При виде этого поклонения деформированным ступням эскадрон его мыслей, занятый подавлением внутренних волнений, развернулся и рванул наружу:
«Безобразие! Бред! Уберите отсюда этого фетишиста!»
И обнаженным, с банным полотенцем в руке помчался в apodyterium.
На бегу он снова врезался в толстяка. Гигантский живот, сыгравший роль импровизированного бампера, завибрировал.
— Да смотрите же, куда вы идете, сеньор!
Толстяк остановился. И глухое ворчание, памятное по предыдущей встрече, внезапно превратилось в четкие слова:
— Видите ли, вы говорите мне это уже второй раз, при этом вовсе не я пытаюсь сбить вас с ног. Вы или сумасшедший, или на грани помешательства…
Оп Олооп окаменел. Его губы скривились в гримасе сквернословия. Перекошенные глаза блестели, он искал достойный ответ. И не нашел его. Резкая отповедь, которую предвещали его яростные движения, развалилась и свелась к тихому бормотанию:
— Сумасшедший?! Сумасшедший? Сумасшедший… «Сумасшедший». Сумасшедший! Сумасшедший. Сумасшедший! «Сумасшедший». Сумасшедший… Сумасшедший? Сумасшедший?!