— Где старший лейтенант? Скорее!
Подошел Быков.
— Немцы идут, товарищ командир, минут через пять здесь будут!
Быков, на ходу отдавая распоряжения командирам взводов, поспешил к телефону.
— Приготовиться, — негромко сказал Бельский.
Бойцы прижались к земле.
Вскоре туман заколыхался. Из него проступили тени. Их было немного, но они казались огромными. Фашисты приближались. Впереди шагал длинноногий офицер в фуражке и короткой шинели. Рядом ссутулившийся гитлеровец в стальном шлеме с рожками прижимал к груди черный автомат. Дальше маячили черные каски.
Иванов заметил, что у худого гитлеровца необычайно толстые ноги. Приглядевшись, он догадался, что фашист заложил за широкие голенища несколько запасных обойм для автомата.
Гитлеровцы шли медленно, настороженно ощупывая местность. Они были совсем близко, в нескольких метрах, когда Быков одну за другой швырнул две гранаты.
Дробно застрочил пулемет, дружно ударили автоматы.
— Вперед! — крикнул Быков, выскакивая из котлована.
— Вперед! — закричал Бельский и побежал вслед за командиром роты.
Бой продолжался несколько минут. Гитлеровский офицер и десяток солдат были скошены первым же залпом. Уцелевшие фашисты яростно сопротивлялись. Откуда-то из-за клочьев тумана выскочили два солдата. Один из них прижал автомат к животу и дал очередь. Тотчас же Родин ударом штыка опрокинул его на землю. Захаров в упор застрелил другого.
Контратака русских была полнейшей неожиданностью для гитлеровцев. Растерявшись, они не сумели организовать оборону села. Красноармейцы убыстряли бег. Неожиданно из тумана выплыли очертания домов. От крайней хаты застрочил пулемет, и стайка пуль пронеслась над головами атакующих.
— Высоко взял немец! — крикнул Иванов.
Черных вскинул винтовку и выстрелил на бегу. Фашистский пулеметчик рухнул на пулемет, и в то же мгновение перед пулеметом упала граната. Ударил взрыв.
Рота Быкова пробивалась к центру села. Гитлеровцы в беспорядке отступали.
— Товарищ командир! — К Быкову подбежал разведчик — На западной окраине села танки!
Подтверждая эти слова, раздался орудийный выстрел, и в конце широкой улицы показался крутой лоб тяжелого танка. Пришедшие в себя фашисты ринулись в атаку. Быкова снова вызвали к телефону.
— Ворвался в село, веду бой!
— Быков, Быков! — кричал Гарин. У тебя фланги открыты! Савченко и Зорин не могут тебя поддержать! Действуй самостоятельно!
Телефон смолк.
— Исправить обрыв! — приказал Быков.
Но наладить связь не удалось. Посланный связист прибежал бледный, окровавленный.
— Там немцы!
— Не может быть!
— Точно, товарищ командир! Моего напарника убили…
Рота Быкова вынуждена была отойти к школе.
Гитлеровцы, сдержав наступающий советский батальон, отсекли от него роту Быкова и охватили ее плотным кольцом. Красноармейцы, укрывшись в четырехэтажной школе, тотчас же завалили партами двери и окна, забаррикадировались.
Ночью никто не спал. Бойцы слонялись по классам, тихо разговаривали, курили. Гитлеровцы несколько раз обстреливали школу из пулеметов, но на штурм не шли. Под утро из-за соседнего дома загремел металлический голос:
— Красноармейцы! Бейте коммунистов и комиссаров, сдавайтесь, переходите к нам. Вас ждут ваши жены и матери — армия фюрера вступает в Москву!
Закопченные, голодные, израненные бойцы слушали свистящую металлическую речь.
— Врешь! — скрипнул зубами Чуриков, цыгановатый, диковинно красивый боец. Он только что сменился с поста и собирался воспользоваться затишьем — часок-другой вздремнуть.
— Чудесно по-русски говорит… — покачал головой Родин. — Неужели изменника какого-нибудь заставили?
Чуриков молча сбросил шинель, подтянул пояс, сунул в карман тяжелые рубчатые кругляшки.
— Куда, хлопче? — недоверчиво посмотрел на него старшина. — Не вздумай чего-нибудь опять пошукать.
За Чуриковым числился некрасивый поступок — в одной деревне он раздобыл горшок сметаны и невинно заявил старшине, что сметану купил, а вскоре обнаружилась хозяйка горшка — седенькая старушка. Она не кричала, не ругалась, а только смотрела на бойца жалостливым материнским взглядом.
— И на что ж ты, сынок, замок попортил? Я бы тебе ту сметану и так отдала.
Красный от стыда Иванов дал старушке пятьдесят рублей, а когда она, бормоча благодарность, ушла, трясущийся Каневский, не говоря ни слова, плюнул Чурикову в лицо.
С тех пор дурная слава не выветривалась, хотя Чуриков вел себя исправно.