— Вот придем с войны, — проговорил Родин, — великолепная жизнь будет. Работать станем, учиться.
— И у каждого своя постель будет, — откликнулся Копалкин. — Одеяло, простыня… Вот здорово!
— Не ценили мы простых домашних вещей, — заметил Андрей. — Простая кровать, шкафчик, тумбочка, шкафчик для книг. А радио? Как хотелось бы сейчас послушать!
— Р-разговорчики! — хриплым басом прогудел Кузя. — Ах, кроватки, одеяльца, простыночки буржуазные предрассудки! Я, когда домой вернусь, только в окопе спать стану, а всю семью буду по тревоге поднимать… Как положено!
Бельский улыбнулся: мальчишки, ну что с них взять?
Политрук Светильников, добродушный, молчаливый, медлительный великан с копной льняных волос, сказал:
— Да, кончим войну — хорошо будет. Разрушенное восстановим, станем сильнее. А самое главное — мы сможем честно и открыто в глаза людям смотреть…
Светильников говорил, его слушали молча. Ника Черных отошел в сторонку и быстро рисовал, поглядывая на политрука. Андрей подошел сзади, присмотрелся: большелобый, голубоглазый Светильников получился очень похожим. Вокруг него грудились бойцы, но Ника не придал их лицам определенных черт, и Андрей никого не узнал.
— Ты думаешь, получится? — поддел Андрей дружка и тут же пожалел: — Шучу, шучу. Не сердись.
— А я и не сержусь, сеньор. Вот кончим войну — в Строгановское училище подамся. Подучимся, браток, авось и художниками станем.
Светильников замолчал. Андрей подошел ближе и, смущаясь, негромко проговорил:
— Товарищ политрук, у нас к вам просьба.
— Говори, солдат.
Подошли Бобров, Родин и Захаров. Кузя внимательно, просяще заглядывал в глаза Светильникову.
— Ну что, комсомолия? С каким делом пожаловали?
— Говори, чертяка, — толкнул Андрея Бобров, — чего жуешь резину?
— Мы просим принять нас в партию.
Бельский мучительно покраснел. «И почему я до сих пор в беспартийных хожу?» — удивленно думал он про себя.
— А сколько вам лет, друзья?
— Семнадцать, мы все одногодки, из одного класса.
— А мне восемнадцать, — с чувством собственного превосходства гордо произнес Родин, — я второгодник! Восемнадцати лет принимают?
— Хорошие вы мои пацанки, — горячо заговорил Светильников. — К сожалению, по уставу вам рановато, но я считаю — вы вполне достойны быть коммунистами.
Раздался оглушительный взрыв. Подвал пронизал снаряд. Всех разметало волной. Когда оглушенные красноармейцы, отряхиваясь, поднялись с земли, политрук Светильников уже не дышал. Большой осколок рассек ему лоб, на светлых волнистых волосах появилась кровь.
— По местам, — крикнул Борис Курганов, — атака!
— Комсомольцы, за мной! — приказал Бобров.
Красноармейцы выбегали из подвала…
Рота Курганова продолжала упорно сопротивляться. Борис Курганов, дважды раненный, в шею и руку, осколками, остался в строю и продолжал командовать. Много раз приходилось отбивать атаки противника и сходиться с ним врукопашную. Во время коротких передышек бойцы набивали патронами автоматные диски, вставляли запалы в гранаты. Когда начинался обстрел, уцелевшие укрывались в подвалы, обнаруженные под развалинами церкви.
Бойцы сидели молча, пережидая очередной обстрел. Он продолжался недолго, и, едва настала тишина, поднялся Захаров.
— Ты куда, Ленька?
— Пойду подежурю: как бы фрицы не подобрались.
— Та на посту вже Мурин стоить, — сказал Марченко.
— Помогу ему — его вчера волной здорово стукнуло.
Захаров прошел по траншее на левый фланг, к груде кирпичей, под которой маскировались снайперы.
— Ты здесь, Кузя?
— Нет, это я, Захарчук. Напарника малость оглушило, отлеживается.
— Ну, как у вас?
— Нормально. Патронов бы побольше…
Мурин очень обрадовался приходу товарища. Он неважно себя чувствовал, болела и кружилась голова, несколько раз его тошнило.
— Как после хорошей выпивки, — слабо улыбаясь, пожаловался он, — трещит буйная головушка…
— Надо было не всю пить, что подносили, — пошутил Захаров.
— В следующий раз учту, — отозвался Мурин и лег на снег. — Малость отлежусь — и до дому, до хаты.
Послышался тонкий, сверлящий звук. Упавшая невдалеке мина обдала красноармейцев фонтаном земли. Протирая запорошенные глаза, Захаров отошел от лежащего на снегу товарища и стал внимательно всматриваться в темноту…