Опаленные войной
Николай Новоселов
Я ПОДНИМУ ГОРСТЬ ПЕПЛА
В живых остался радист Измайлов. Его, обожженного, с перебитой ногой, успел вытянуть из люка и сбросить на землю старшина Блинов. Сам старшина замешкался. В тот миг бронебойный снаряд угодил ему в грудь, и он рухнул в дымный провал люка.
Радист не знал, когда кончился бой, не видел, как совсем рядом прошли свои танки. Враги, осмелев, подходили к нему, но и они решили, что он мертв, и не добили.
А он пришел в сознание и сразу подумал, что бой продолжается, и стал еще яростней. Но скоро понял: это рвутся в горящем танке снаряды. Приподнялся на руках. На суставах пальцев лопнула опаленная кожа. Тогда он оперся на локти и, волоча перебитую ногу, пополз прочь.
Танк агонизировал. Его грохот преследовал Измайлова.
Палило солнце, и жажда была такой же мучительной, как боль во всем теле. Незасеянное поле казалось бескрайним. На горизонте в знойном мареве колыхался лес — будто откатывался вдаль. К нему долгие часы полз радист. Обессилев, ложился на спину. Тогда жаркое небо, затрудняя дыхание, наваливалось на грудь. Солнце остановилось в зените.
…Но и тень вековых сосен не принесла облегчения. Измайлову казалось, что по-прежнему нещадно палит солнце, а он ползет и ползет и нет конца незасеянному полю.
Так прошел день. А в сумерках он признал лес за тот, в котором недавно располагалась его часть, и стал громко звать своих товарищей. В бреду звал долго и нетерпеливо, кого-то упрашивая и браня.
И был услышан: жадно пил из котелка и никак не мог напиться — оттого товарищи вокруг смеялись. Но это был уже сон…
Невероятно далеким казалось вчерашнее утро.
Боль в теле мешала думать. А когда попытался повернуться, потемнело в глазах. Так и лежал, пока солнце не пригрело его… В неподвижности нет спасения — превозмог боль, приподнялся на локтях и, опираясь здоровой ногой, прополз несколько метров. Безотчетно двигался в глубь леса. Часто лежал в полузабытьи.
Встретился ему ручей. Неприметно он тек в густой траве, медленный и неглубокий. Измайлов нетерпеливо потянулся к воде. И в этот момент забылась жажда: глянуло из воды страшное, совершенно незнакомое лицо. Он невольно закрыл глаза.
Перебираясь через ручей, Измайлов основательно вымок. Его стало знобить, и он уже приметил было солнечную лужайку, чтобы отогреться там, но вдруг услышал из глубины леса треск автоматов. Недоверчиво прислушался: откуда здесь быть стрельбе? И хотя она скоро прекратилась, надежда ободрила радиста: где-то неподалеку могли быть свои. Через некоторое время стрельба вспыхнула вновь, но в другом месте, и ему пришлось изменить направление.
Он уже видел, что лес скоро кончается, явственно слышал возбужденные крики (кричали немцы), но многое понял только тогда, когда уловил знакомый шум мотора: где-то поблизости были свои танки! Его охватила радость. Теперь уже не было страшного одиночества.
Шум мотора удалялся. Видимо, враги получили свое: стрельба оборвалась.
Танк где-то в лесной тесноте еще с треском валил молодые сосенки, пока не затих вдали.
Измайлов не помнил, как дополз до опушки леса.
А когда очнулся — это было на исходе дня, — перед ним метрах в двухстах, в лучах заходящего солнца стоял танк. Только не разглядел, какой из тех семи, что прошли вчера губительный заслон.
Машина казалась покинутой.
В тоскливом недоумении смотрел на нее радист. Неблагополучно было с танком — иначе не стоял бы здесь, одинокий и доступный врагам. Сделать бы еще одно усилие, приблизиться так, чтобы окликнуть товарищей. Но сил нет…
Солнце опускается за деревья. Скоро все окутает мрак.
На поляне замелькали силуэты. Раздалась яростная автоматная стрельба. Танк разворачивает башню, жив! Но слишком скупо ответил пулеметным огнем, не причинив вреда врагам.
Взревел мотор. Танк пересек поляну. Перед ним — стена леса. Заметались вершины вековых сосен, натужно работает мотор. Через минуту танк снова на середине поляны. Разворачивается и исчезает за выступом леса. Ушли и немцы.
Измайлов начинает сомневаться: явь ли это?
Над лесом — полоска поздней зари. Где-то продолжает колобродить странный танк. Автоматные очереди временами тревожат его, и он, словно до предела уставший зверь, с грозным рычанием уходит от докучливых преследователей. Минут тридцать стоит тишина, и в это время Измайлов с тревогой прислушивается: огрызнется ли на этот раз, уйдет ли?