Но солдат может жить всюду, в любых условиях приспособиться. Чуплаков откуда-то принес четыре котелка воды. На столе затеплился неяркий огонек сальной плошки. Разбитое окно заткнули плащ-палаткой. Осколков разбитого зеркала хватило на весь взвод, чтобы каждый брился перед своим.
Солдаты брились, мылись, чистили оружие и одежду. Оспин пытался разбудить Батова — не удалось. Взводный что-то бормотал сквозь сон, отмахивался руками и спал, спал… Оспин накрыл его шинелью, которую тащил из окопа вместе со своей. Теперь шинель Батова была заботливо очищена. Грязь-то хорошо счищается, но вот пятна крови вывести не так просто.
Принесли ужин. Снова пытались разбудить взводного. В комнату влетел Грохотало, командир первого взвода.
— Где Батов? — спросил он громко и, увидев на кушетке спящего, ухватил его за плечо, начал трясти.
— Не трожь ты его, товарищ командир, — посоветовал Крысанов, — устал шибко, да и раненый он.
— Как? Ранен?
Грохотало сдернул со спящего шинель, ощупал его. У бедра рука ощутила сырость.
— А ну, свет сюда дайте!
Чуплаков поднял со стола плошку, повернулся к кушетке. На ней расплылось темное пятно.
— Подшибли, значит, — заключил Грохотало. Посмотрел на свою руку. Завернул гимнастерку на спящем. — И не перевязан… Так какого же вы черта смотрите! — крикнул он, обращаясь ко всем.
— Да говорили, говорили мы ему, — затараторил Чуплаков. — Ничего, говорит, не больно. Высплюсь, говорит, и все пройдет.
— Пройде-от! — уже одному ему сказал Грохотало. — Пройдет! А ты первый день на фронте, что ли? Не знаешь, к чему это может привести? — он осторожно накрыл Батова шинелью и быстро вышел из комнаты.
Скоро сюда прибежала Зиночка Белоногова со своей санитарной сумкой. Она сбросила с Батова шинель, скомандовала.
— Мальчики! Быстро — воды! Стол подвиньте вот сюда. Свет — на край… Та-ак.
Солдаты охотно повиновались ей во всем.
Зина сняла с Батова поясной ремень с пистолетом, завернула гимнастерку на грудь. Потянула заправленную в брюки нательную рубаху — спиной прижата к кушетке.
— Ну, проснись, проснись, милый! Чего это ты разоспался? — толкала она его в плечо.
Батов открыл глаза. Удивленно посмотрел на Зину. Попытался подняться. Она удержала рукой, приказала:
— Лежать!
— Это еще что за операция? — возмутился Батов. — Без разрешения, спящего!
— Спокойно, миленький, спокойно! Нервы беречь надо. Подними рубашку!
— Может, еще штаны снять прикажете? — уже без злости, полушутя спросил Батов.
— Прикажу. Обязательно прикажу. А как же мы перевязывать будем?
Батов усмехнулся и хотел отвести руку Зины, гладившую его по груди.
— Что за глупости! — строго прикрикнула Зина. — Я — медсестра, ты — раненый… Служба, дорогой, — добавила она, и в голосе ее послышались снова теплые, материнские нотки, хотя она была старше Батова всего на два-три года.
— Я вовсе не нуждаюсь в этой службе.
— Опять глупости. Рану надо обработать, перевязать. Тогда все скоро заживет… — Мальчики, — спохватилась она. — Ах, вот и вода! Оставьте здесь воду и все — марш отсюда. Ваш командир какой-то ненормальный. С головы придется начинать лечить.
Солдаты вышли. Зина тоже выскочила на минутку и вернулась, неся огромную фиолетовую вазу с отбитой ножкой.
— Ничего лучшего не нашла, — виновато сказала она, — придется обмывать над этой посудиной.
— Не надо, Зина, — взмолился Батов. — Оставь все, что нужно, лучше я сам.
— Глупышка, — засмеялась она, — что же ты сам сделаешь?
— Сам, — жестко подтвердил Батов.
— Перестань дурить! — Зина свела черные тонкие брови у переносицы и уставилась черными глазами на привередливого пациента. — Слышишь, перестань! В конце концов, я замужняя женщина. Позавчера мы с Леней Сорокиным поженились. Понятно? И нечего тебе девочку из себя строить!
Она расстегнула пуговицы, сдвинула брюки, обнажив рану на бедре. Батов отвернулся к стене. Он больше не сопротивлялся.
— Вот так, славненький, так. Сейчас обмоем, обработаем… Гимнастерочку придется сменить, брюки тоже. Эти чинить надо, — ворковала Зина.