— Поди-ка сюда, поди, — с притворною строгостью поманил он к себе пальцем прыгуна-казака. — Как же это ты выпустил молодчика из каморки?
— Виноват, батько… — пробормотал тот. — Вьется, вишь, что вьюн, да такая, поди, силища…
— И с юнцом-то не справился! Ай да казак! Пристыженный атаманом перед всеми старшинами и гостями казак не знал, куда и глядеть.
— Виноват, батько… — повторил он. — Оплошал маленько.
— То-то, что не маленько. Ну, да ради дорогих гостей эта оплошка тебе, так и быть, на счет не поставится. Ступай.
Прощенный поплелся вон с опущенной головой, хорошо, видно, сознавая, что следующая "оплошка" для него не пройдет уже даром.
Глава семнадцатая
КНЯЖНА-ПОЛОНЯНКА
Между тем Юрий, схватив Илюшу под руку, увел его за рубку, где крепко его обнял и расцеловал.
— Шмель говорил уже мне про тебя, — начал он скороговоркой. — Как ты попал сюда? И что дома у нас в Талычевке?
Обстоятельный рассказ младшего брата он то и дело прерывал дополнительными расспросами; а когда Илюша передал ему, что, по мнению Богдана Карлыча, последнее и единственное средство исцелить их отца от паралича, это — потрясти его душу сильною радостью, глаза Юрия наполнились слезами.
— Да поможет ли еще это батюшке? — прошептал он.
— Поможет или не поможет — вперед никто тебе не скажет. Но Богдан Карлыч, конечно, не пустил бы меня за тобой, ежели б не надеялся: а он, сам ты знаешь, какой искусный лекарь.
— Так-то так…
— Значит, Юрик, ты едешь назад со мной? Как я рад, ах, как я рад!
И в порыве радости Илюша снова прижал к груди брата. Но тот высвободился из его объятий.
— Я тебе этого не могу еще наверное обещать…
— Отчего не можешь? Ведь не связал же ты себя нерушимой клятвой с этими разбойниками…
Юрий зажал ему рот рукою.
— Бога ради, не называй их так! Услышат, так мне несдобровать. Клятвы им я никакой не давал. Но дело в том, Илюша…
Видимо затрудняясь, с чего начать, он опять запнулся. Еще более сбитый с толку, Илюша вгляделся пристальнее ему в лицо. В первый раз с момента их встречи он хорошенько разглядел его теперь. За три месяца Юрий с виду сильно изменился. Не только волоса его были острижены по-казацки и все лицо обветрилось и загорело; он заметно также похудел и возмужал, около углов рта и на лбу у него появились скорбные складки, а глаза лихорадочно вспыхивали и как-то беспокойно бегали по сторонам.
— Так что же, Юрий, что? — заговорил опять Илюша. — Тебе так уже полюбилось их привольное житье…
— Привольное житье! — с горечью прервал его Юрий. — Для кого оно приволье, а для кого и пытка. От Шмеля я столько наслышался про их вольную волюшку, что ни о чем больше и думать не хотел. "Лишь бы добраться, — думаю, — к ним на Волгу…"
— Да ведь они не были же еще тогда на Волге?
— Нет, они стояли тогда еще в море за целых десять ден от Астрахани у Свиного острова. Но под Кумышином нам попалась ватага донцев, что переволокли только что свои лодки сухим путем с Дона. Шмеля они знали еще раньше на Дону и охотно взяли нас с собой. Протоком Ахтубой мы, минуя Астрахань, проскочили прямо в море, а там доплыли и до Свиного острова.
— Так ты был, значит, и при кроволитном бое с астаранским ханом?
По всему телу Юрия пробежала нервная дрожь, и он закрыл себе глаза рукою.
— Не напоминай мне об нем, не напоминай… — пробормотал он. — Это не бой был, а бойня… Убитых и не сосчитать…
— И сам ты тоже убивал людей!
— Нет, у меня духу на то не хватило…
— И славу Богу! Ты, Юрий, точно стыдишься своей доброты.
— Не доброты, а малодушия: то были ведь все же нехристи.
— Нехристи, но не враги: они тебе ничего дурного не причинили.
— Вот оттого-то у меня и рука на них не поднялась… А казаки меня потом высмеивали… И сам атаман объявил мне, что в казаки я не гожусь…
— А я гожусь! — раздалось тут задорно около двух братьев.
— Ах, это ты, Кирюшка? — сказал Илюша и приятельски поздоровался с подошедшим к ним товарищем их детских игр.
— А я гожусь! — повторил Кирюшка. — Я все их свычаи и обычаи уже вызнал и не дам тоже маху. За мою храбрость мне и от дувана их тогда малая толика перепала.
— И не за что! — с нескрываемым презрением заметил Юрий.
— Как не за что? Сам ты, чай, видел, как я одного в ангельский чин снарядил.
— То есть добил раненого и беззащитного? Велика храбрость! Молчать бы тебе, а не хвастаться.