Витора орудовала у плиты; на одной конфорке стояла алюминиевая кастрюля, из нее шел пар; Витора поставила на большую конфорку другую кастрюлю, и тут постучали в дверь. Вито слегка повернула голову.
— Открой, Кико, — сказала она. — Это Доми.
Хуан бросился к двери. Кико завопил:
— Мне сказали открыть!
Витора добавила:
— И скажи «добрый день, Доми».
Оба мальчика, отталкивая друг друга, возились у дверей, и, когда Доми, в пальто с поднятым воротником, наконец переступила порог, Кико поздоровался:
— Добрый день, Доми.
Старуха проворчала:
— А Севе еще нет?
— Ни слуху, ни духу, — откликнулась Витора.
— Устроила себе каникулы, — сердито пробормотала старуха и добавила: — Вот собачья погодка, чтоб ее…
Нос и скулы у нее покраснели. Она стянула с себя пальто. Кико дергал ее за платье и повторял:
— Собачья? Почему собачья? Где собака, Доми?
— Отстань ты от меня, — раздраженно сказала Доми. — Что за мальчишка! Слова при нем нельзя сказать.
Она прошла в гладильную, повесила пальто в один из красных шкафов и вернулась на кухню. Показав большим пальцем через плечо на дверь, ведущую в комнаты, она спросила у Виторы:
— Наша-то оса здесь?
— Спрашиваете.
Задрав белокурую головку к потолку и крутя ею по сторонам, Кико тут же встрял в разговор:
— Где, где оса, Доми?
— Да замолчишь ли ты наконец!
На кухню ворвался халат в красных и зеленых цветах. Доми тут же приняла удрученный вид; она изо всех сил зажмурилась, и в уголке каждого глаза навернулось по слезинке. Мамино лицо смягчилось.
— Что-нибудь случилось, Доми?
Старуха вздохнула:
— Что может случиться, сеньора? Все как обычно.
— Его забрали?
— Хотели, да места не оказалось.
— Нет мест?
— Верно говорит мой Пепе: нынче даже в сумасшедший дом можно попасть только по знакомству.
Она тяжело вздохнула, и слезинка наконец скатилась по ее щеке, застряла в уголке губ, и Доми смахнула ее тыльной стороной руки. Кико, стоявший рядом, поднял к ней лицо и сказал:
— Доми, а я сегодня встал сухой.
Доми приласкала его белокурую головку.
— Подумайте только, какой молодец!
Витора подхватила:
— Так оно и есть, сеньора Доми, мы не шутим: Кико сегодня встал сухой и днем тоже не описался.
Крис тянула к Доми ручки, и старуха наклонилась, подхватила девочку и осыпала ее личико звонкими, исступленными поцелуями. Мама сказала:
— Я поговорю с сеньором; может, он сумеет что-нибудь сделать.
Доми проговорила тихо, словно бормоча молитву: «Господь да вознаградит вас за все», а потом, как только халат скрылся за дверью, сказала Виторе уже совсем другим тоном:
— Давай поставь-ка немного молока на огонь.
Вито вздохнула. Вдруг, вспомнив что-то, она повернулась к белому шкафчику, открыла одну из дверок, достала транзистор в потертом табачного цвета чехле и включила его. Голос проговорил чуточку строго, гнусаво, скучновато: «Для Хенуино Альвареса, которому выпало служить в Африке, по просьбе он сам знает кого, мы передаем песню «Когда я уехал из дому». Песня звучала тоже чуточку строго, глухо, горьковато, но Витора поднесла руки к груди и сказала:
— Ах, господи, прямо за сердце берет.
Кико подошел к ней.
— Это Фемио, Вито?
— Где, сынок?
— Ну этот, который поет.
— Нет, милый, но будто и вправду он.
Доми поднялась и взяла из вазы банан. Она была вся в черном — черное платье, черные чулки и башмаки — и дома подвязывалась белым передником. Снова усевшись, она посадила девочку на колени и проговорила с полным ртом:
— Ну, мне-то похуже, чем тебе. Мой уже не вернется.
Витора заволновалась:
— Ой, сеньора Доми, для этого вы уже старая.
— Я старая?
— А то нет?
Кико подошел поближе. Хуан снова уткнулся в «Зеленого Казака». Кико сказал:
— Доми, ты старая и скоро умрешь?
— Пошел отсюда! Господи, что за мерзкий ребенок! В уборную не хочешь?
— Нет, Доми.
— Запомни, сделаешь хоть каплю в штаны — тут же отрежу тебе дудушку, понятно?
— Да, Доми.
Внезапно глаза Кико прояснились.
— Доми, ты знаешь, Маврик умер, — сказал он.
— Маврик? Кот, что ли?
— Ага.
Доми повернулась к Виторе:
— Ну, старая ведьма, поди, на стенку лезет.
— Это уж точно.
— Какая ведьма, где ведьма, Вито? — затараторил Кико.
— Ох, да уберешься ты наконец? Дыхнуть человеку не дает, — и снова повернулась к Виторе: — Представляю, что там делается.
Крис захныкала, и Доми стала подбрасывать ее на коленях, напевая в такт: «Цок-цок-цок, мой ослик, в Вифлеем бегом…» Девочка прислонилась к старухе и прикрыла глазки. Доми сказала:
— Совсем засыпает.
Радио говорило: «Эсекиэлину Гутьерресу от его папочки и мамочки в день его двухлетия, с любовью. Послушайте песню «Продавщица фиалок».
Витора сновала от плиты с красным верхом к электроплите, от электроплиты к сушилке для посуды, от сушилки к шкафу, от шкафа к кладовой, от кладовой к котлу, от котла опять к плите с красным верхом. Время от времени она вздыхала и говорила: «Ох, господи». А с той минуты, как она включила музыку, вздохи раздавались чаще и шумнее. Кико всякий раз взглядывал на нее и наконец сказал:
— Вито, а тетя Куки подарит мне пистолет.
— Пистолет?
Мальчик с улыбкой кивнул головой и прикусил нижнюю губу. Витора спросила:
— А для чего тебе пистолет?
— Чтобы всех убивать.
— Надо же! И Вито тоже?
Кико снова кивнул, покусывая нижнюю губу. Вмешалась Доми:
— Он тебя одной болтовней на тот свет отправит.
Кристина захныкала и забарахталась в руках Доми, пытаясь слезть на пол. Старуха встала, ворча: «Чертова девчонка, какого шута теперь ей надо?» Кико опять повернулся к Доми:
— Доми, а мы видели черта.
— Да неужели?
— Ага, в отоплении, правда, Вито?
Радио сказало: «Хулио Аргосу, который едет в Африку, от друзей из его ватаги. Слушайте песню «Птица чогуи».
Витора взяла транзистор и прибавила звук.
— Как услышу эту песню, так обмираю, — пояснила она. — А уж Фемио…
Доми открыла рот, чтобы ответить, но тут Кико просунул между ними свою беленькую головку и сказал:
— Да, Доми, черт был весь черный, с крыльями и рогами и…
Доми вспылила:
— Убирайся немедленно, не то я сейчас…
Открылась дверь, вошел халат в красных и зеленых цветах, и Доми улыбнулась, погладила мальчика по головке, поскольку рука и так была уже поднята, и сказала:
— Уж этот Кико, чего только не придумает. Теперь говорит, что видел черта. Нет, золотце, нет, черт сидит в аду и не трогает таких хороших деток, как ты.
Час дня
Комната стояла чистая, прибранная, пол блестел, как будто по нему никогда не ходили. Стеллаж с книгами разделял комнату пополам, возле окна стоял длинный стол, над которым висела лампа с абажуром — ангел-хранитель; здесь дети, вернувшись из школы, делали уроки. В глубине по углам находились кровати Пабло и Маркоса под кретоновыми покрывалами, между ними — широкая кроватка Кико с высокими бортами из палочек, точно тюрьма. Войдя в комнату, Мама предупредила:
— Захочешь в уборную — скажи.
Кико расставил ноги и посмотрел на свои штанишки, затем, словно осмотра было мало, провел по ним сперва левой, потом правой рукой и заключил:
— Потрогай — даже ни мокринки.
Доми задержалась на кухне, и тогда Хуан предложил:
— Хочешь, устроим радугу?
— Ага, давай, — ответил Кико.
Хуан прикрыл шторы, взял Кико за руку, они осторожно подошли к маленькой кроватке, и оба одновременно подняли головы к третьей полке. Луч света падал на корешки книг, которые вспыхивали разноцветными искрами, и Кико сказал:
— Красиво. Да, Хуан?
Хуан наклонял голову то к одному, то к другому плечу.
— Когда светит солнце, тогда еще красивее, — сказал он.
Вдруг Кико встрепенулся.