Антенна живёт на кухне. Собственно, ничего кухонного здесь нет. Кухня переоборудована в маленькую комнатку: тахта, кресло, крохотный столик. На стенах шесть огромных цветных снимков: заря, облака, радуга, снова облака…
Облака хороши. Но жизнь у Антенны нелёгкая, это очевидно. Зарабатывает он раз в пять меньше, чем мог бы, и работает раза в два больше, чем должен был бы. Впрочем, без всякого ханжества я могу сказать: дело даже не в этом. Самое трудное в положении Антенны — сохранить веру в необходимость своей работы. Ведь было бы страшной трагедией проработать вот так лет тридцать, а потом увидеть, что всё это мираж.
Я с трудом представляю такой образ жизни. Вот Антенна приходит с завода и принимается за классическую проблему возвращения. Проблему, считающуюся нерешимой. День за днём, год за годом — вне мира науки. Никто не вникает в его работу. Никто не может сказать, верны его идеи или нет. Не с кем поспорить и поделиться мыслями, потому что специалисты по межзвёздным перелётам появятся лишь в следующем веке…
Вряд ли я смог бы так работать.
Но вот у меня возникает странная мысль. Почему я не могу так? Где, когда разошлись наши пути?
Кандидатская диссертация, добротные научные работы, почти готовая докторская диссертация — я делал что мог. Всё правильно. Но почему я завидую Антенне? Глупость, «завидую» совсем не то слово, в нём нехороший привкус. Просто появилась странная мысль. Я действительно делал что мог, а он делает невозможное. Дороги расходятся там, где один выбирает достижимую цель, а другой наперекор всему-логике, чёрту, дьяволу — идёт к невозможному.
Так или не так?
Не могут же всё идти к невозможному. А собственно, почему? Быть может, именно в этом и состоит пафос великих революций, поднимающих всех, всех, всех на штурм невозможного. Придётся подумать. Да, у Антенны талант, это так. Но главное в другом: Антенна замахнулся на невозможное…
А снимки на стенах хороши. Они как окна, открытые в головокружительно глубокое небо.
— Я сейчас работаю над небом, — говорит Антенна. — Понимаешь, по идее это будет целый набор игрушек… Ну, чтобы можно было сделать небо не хуже настоящего. И вот облака пока не удаются. Оптикой я занялся совсем недавно, там хитрейшая механика. Облака получаются как вата — серые, скучные…
Значит, облака пока не удаются. А что удаётся?
— Что удаётся? — переспрашивает Антенна и сразу забывает о высокочастотном кофе. — Сейчас увидишь. Я покажу тебе радугу, это интересно…
В тот день, когда мы с Адой пошли в «Художественный», а потом пережидали в метро дождь и я поцеловал Аду, была радуга. Единственная радуга, которую я запомнил на всю жизнь. Другие радуги вспоминаются как-то вообще, они похожи друг на друга, а та совсем особенная. Неужели я говорил Антенне?… Нет, просто совпадение. Это было в девятом классе, когда Антенна уехал. Ну да, почти через год после его отъезда.
Антенна ставит лампу в угол, на пол. Потом отходит на середину комнаты, достаёт из кармана серебристый цилиндрик, резко им взмахивает, словно встряхивая термометр.
Вспыхивает алая дуга, похожая на плотную прозрачную ленту. Дуга быстро приобретает глубину, становится воздушной. Внутренний край её зеленеет, расплывается и почти одновременно проступает третий цвет — фиолетовый.
Это колдовство, невозможное колдовство…
Передо мной пылает великолепная многоцветная радуга.
Все предметы в комнате теряют очертания, куда-то отступают. Они исчезают, их просто не существует. Реальна только эта радуга — влажная, пронзительно чистая, выкованная из чистейших красок.
Она вот-вот исчезнет. Она дрожит от малейшего движения воздуха. Мерцают и дышат нежные краски. В них шум уходящей грозы, тревожные всполохи молний над горизонтом, отблески солнца в пенистых дождевых лужах.
Я протягиваю руку.
— Не надо! — вскрикивает Антенна.
На мгновение радуга загорается ослепительным медно-жёлтым огнём и сразу же исчезает.
— Её нельзя трогать, — виновато говорит Антенна. — Если не трогать, она держится долго, минут пятнадцать-двадцать. Было ещё полярное сияние, но его забрал соседский мальчишка…
Комната, в которой мы варим кофе, изрядно загромождена. Книжные полки вдоль двух стен (на полках — вперемежку книги и игрушки). Объёмистый электронновычислительный сундук; на нём спит ободранный пятнистый кот. Верстак, заваленный инструментами. Стол с тисками, паяльниками и какой-то полусобранной электронной тумбой.
Я копаюсь в книгах. Хаос. Только на одной полке порядок: здесь книги, относящиеся к проблеме возвращения. Я беру наугад томик в аккуратном муаровом переплёте и открываю там, где лежит закладка.