На Земле тоже есть пустыни — ледяные, песчаные. Но самые пустынные пустыни — когда нет людей. После отлета «Данко» на Грозе осталась крохотная исследовательская станция: шестнадцать врытых в скалистую почву домиков, две обсерватории, ангары, а кругом — безлюдная пустыня, охватившая всю планету: все ее океаны, моря, горы, леса, степи…
День за днем, неделю за неделей я вспоминал о тех, кто остался на Грозе. Сейчас я уже не помню, как появилась мысль, что я первым увижу Землю. С этого момента трудно было думать о чем-то другом.
У нас давно вышла из строя система оптической связи. Радиоволны не пробивались сквозь помехи. Но обе телескопические установки сохранились. И экран кормового телескопа был здесь, в обсерватории!
Я подсчитал, когда сила телескопа окажется достаточной и на экране можно будет разглядеть Землю. Получилось — через девяносто восемь часов. Тогда я повернул кресло так, чтобы видеть экран. Он был светлосерый: матовая серебристая поверхность — метр на метр.
«Данко» шел в режиме торможения, отражателем в сторону Земли. Пока работает двигатель, нельзя включать кормовой телескоп. Пройдет девяносто восемь часов, думал я, инженер остановит, обязательно остановит двигатель, все поднимутся в обсерваторию, и мы будем смотреть на Землю. А я увижу ее раньше всех, потому что экран оживет сразу же, как остановится двигатель. Другим нужно время, чтобы прийти сюда, когда исчезнет перегрузка, а я уже здесь, мое кресло в трех метрах от экрана.
Изредка в обсерваторию приходил наш врач. Нет, не приходил — приползал. С тех пор как «Данко» развернулся отражателем к Земле, обсерватория оказалась на самом верху. Подъемник не работал, и доктору приходилось ползти семьдесят метров по узкой галерее. Он долго отдыхал и рассказывал новости: система внутренней сигнализации не работала, и мы не могли ее исправить, мешала перегрузка. Новости были веселые: доктор сам их выдумывал.
Однажды доктор спросил:
— Знаете, сколько у меня накопилось неиспользованных выходных, если считать по земному времени?
Перегрузка сковывала его движения, но, ни разу не останавливаясь, он добрался до ближайшего к экрану кресла.
— Пятьсот выходных! Вы не возражаете, если я посижу здесь… ну, хотя бы полдня?
— Полтора дня, доктор, — уточнил я. — Земля будет видна через тридцать семь часов.
Он пробормотал, что тридцать семь часов — это пустяки, совершеннейшие пустяки, и удобно устроился в кресле.
— Как вы думаете, — спросил он, глядя на серебристый экран, — что изменилось на Земле за это время? Для нас всего два года, а на Земле прошло почти полвека…
— Боитесь, что наши открытия устарели?
Доктор не ответил, он спал.
Нет, подумал я, уж мои открытия не устарели! Куда можно было за это время полететь? Ну, к Альтанру или опять к Сириусу. Там этого не откроешь. Пожалуй, только у Денеба; так до него пятьсот сорок световых лет…
Я заснул, а когда открыл глаза, увидел биолога — он сидел рядом со мной. За эти месяцы он вырастил великолепную рыжую бороду.
— Ходят слухи, — сказал он, поглаживая бороду, — что будет видна Земля. Да, звездоплаватели. Все газеты полны этими слухами.
— Слухи преувеличены, — отозвался доктор. — Мы увидим маленькую светлую точку, только и всего.
— Не отчаивайтесь, звездоплаватели, — покровительственно сказал биолог. — Хотите, я скажу вам, как нас встретят на Земле?
Мы хорошо знали друг друга: по нарочитому веселью биолога я понял, что он думает об этом давно.
— Надеюсь, вы помните, как нас провожали, — говорил биолог. — Бородатый академик произнес трогательную речь. Борода у него была, как у меня теперь. Только вот здесь подстрижено вот так, а не так… Ну-с, затем выступал этот симпатичный дядька из комитета. Такой курносый симпатичный дядька…
— Как же, помню, — сказал доктор. — Он еще говорил «парсек» вместо «парсек».
— Вот именно. Потом девушки, работавшие на космодроме, преподнесли нам полевые цпсты. Потом…
— Мы помним, — перебил доктор. — Прекрасно помним. Что дальше?
— Трогательно, что напутственные речи хранятся в ваших сердцах, звездоплаватели, — язвительно сказал биолог. Он не любил, когда его перебивали. — Так вот, напрягите всю вашу фантазию, мобилизуйте все ваше воображение — и вы не угадаете, что произойдет при возвращении.
— Что же?
Это спросил физик. Мы не заметили, как он вошел в обсерваторию.
— А вот что. Вы думаете, прошло полвека, на Земле другие люди, все изменилось… Звездоплаватели, у вас кет ни капли фантазии! Мы приземлимся, и нас встретит тот же бородатый академик, отлично помнящий проводы и нисколько не изменившийся. И тот же курносый симпатичный дядька из комитета. И те же девушки… Представляете такую картину? Ну, как будто мы улетели на час или полтора — и вот вернулись.
Он торжествующе оглядел нас.
— Ладно, звездоплаватели, мне жаль вас. Поясню. Все дело в наследственной памяти. Вы помните, как было накануне отлета. Оставались последние шаги… За эти пятьдесят лет проблема наверняка решена.
— Ну и что? — спросил физик. — Что плохого, если сын художника станет, так сказать, наследственным художником?.. Подождите, подождите, вы имеете в виду, что… ну, прогресс… что прогресс прекратится?
— Наследственная специализация, — задумчиво произнес доктор. — Думаю, на Земле не хуже нас представляют всю сложность этой проблемы. С одной стороны, колоссальный выигрыш в обучении. С другой — какая-то цеховая специализация…
— Я сплю, звездоплаватели, — объявил биолог. — Вредно шевелить мозговыми извилинами при шестикратной перегрузке.
И он в самом деле заснул.
Через час пришел инженер. Его трудно было узнать — он почернел, щеки ввалились, комбинезон висел мешком.
— Автоматы отключат двигатель, — сказал инженер. — Помните, товарищи, сразу наступит невесомость…
Странно, эти последние часы пролетели очень быстро. Может быть, потому, что мы снова были вместе.
Тяжесть исчезла внезапно. Распрямившиеся амортизаторы кресел мгновенно вытолкнули нас вверх, к потолку, и в тот же миг на почерневшем экране ярко вспыхнули звездные огни.
Я больно ударился плечом о потолок. Кто-то заслонил экран, но Солнце я увидел сразу. Сначала Солнце, потом Венеру, Марс, даже Меркурий.
— Почему не видно Земли? — с раздражением спросил биолог. — Проклятый телескоп! Неужели Земля закрыта Солнцем?
Меня пропустили к экрану, и я показал, где должна быть Земля.
— Там же ничего нет… — неуверенно произнес доктор. — Значит, ошибка?
— Какая может быть ошибка! — возразил физик. — Я дважды проверял расчеты… у себя, на своей машине. Земля должна быть здесь. Смотрите внимательнее!
Земли не было видно.
Я подобрался к пульту управления и выключил свет в обсерватории. Потом я снизил увеличение телескопа. Изображение сжалось, зато на экране появились Юпитер, Сатурн, Уран…
Я снова повернул регулятор. Большие планеты ушли за рамку экрана, а из темноты возникли три светлые точки: Меркурий, Венера, Марс.
— Земли нет, — сказал физик.
— Позвольте, как это… нет? — спросил доктор. Он обернулся к инженеру.
Тот ничего не ответил.
Я объяснил: увеличение предельное, расчеты не могут быть ошибочными — видим же мы все другие планеты. Доктор вдруг разозлился:
— Чепуха какая-то! Выходит, Земля исчезла?
Ему никто не ответил. Он настойчиво повторил:
— Давайте разберемся!
— Послушайте, — сказал биолог. Голос у него был хриплый. — Неужели это… война? Война — и вот Земли нет. Совсем нет!
— Не спеши, Павел! — прервал его инженер, и я понял, что он уже думал об этом. — На Земле прошло почти пятьдесят лет. Мало ли что может быть! Например, изменили орбиту Земли,
— Когда мы улетали, шло разоружение, — сказал доктор.
— Ну и что? — возразил биолог. — Мог же возникнуть конфликт…
Доктор пожал плечами:
— Но ведь исчезла планета, поймите — сама планета! И Луны тоже нет.
— Прошло пятьдесят лет, — сказал биолог. — Вы же слышали. За это время всякое можно придумать…