Далматов, его мать Зинаида Васильевна, старуха, жившая с ним в квартире, и Вента Калыня были этапированы в Ленинград. Они прибыли на два дня раньше Сергея.
Далматов и Вента отказались от своего знакомства с Потапенко, но Зинаида Васильевна подтвердила его. Да, Потапенко она знает. Он не раз приезжал в Ригу. Сын ее с Вентой также останавливался у Аркадия Игоревича, который учил их играть на аккордеоне.
Эти признания были чрезвычайно важны для Шумского. Он поочередно допрашивал то Венту, то Далматова. Калыня быстро согласилась: да, она знакома с Потапенко. Далматов упорствовал: никакого Аркадия Игоревича он не знал и не знает. Шумский улыбнулся:
— Интересно, будет вам стыдно за ложь, если я сейчас докажу, что вы прекрасно знаете, кто такой Аркадий Игоревич, а? — и он прочитал отрывки из показаний матери и Венты.
Далматов скорчил гримасу и выругался:
— Иди ты со своим стыдом… Ну, знаю такого — дальше что?
Он чувствовал себя неспокойно и старался говорить как можно меньше. Если следователям что-нибудь нужно, пусть сами узнают, доказывают, тратят на это время, запутываются. Обычно раздражительный Шумский был на редкость спокоен в разговоре с Далматовым. Он пропускал мимо ушей словечки, направленные в его адрес, и был донельзя вежлив с арестованным. Старший лейтенант с интересом смотрел на этого молодого упитанного парня. Если бы здесь находился Сергей Чтецов, то он сказал бы, что тот, рижский Далматов и этот — различные люди. Куда девалось собственное достоинство, куда пропала вежливость, которая бросалась в глаза каждому встречному? Перед Шумским сидел грубый, наглый хулиган, каких нередко приводили в милицию из пивной.
— Очень хорошо, — проговорил Шумский. — Значит, вы знаете и Кордова?
— Это еще ничего не значит. Я хотел с ним познакомиться, но беднягу убили раньше…
— Кто же его убил? — быстро спросил Шумский.
— Брось, гражданин начальник. Спроси кого-нибудь другого.
— Зачем же? Я вас хочу спросить.
Далматов сплюнул:
— Не знаю, не интересовался.
— А я знаю, — стукнул по столу кулаком Шумский. — Его убили вы, Далматов. И я вам докажу это. Вот полюбуйтесь. Старший лейтенант показал листы с данными экспертизы.
— Вы стреляли в саду. Пуля, гильза остались… Вы стреляли в товарища Эльмара Пуриньша — пуля и гильза остались. А стрелял-то один и тот же человек и из одного и того же револьвера! Кто же это, по вашему, был, а?
Далматов побледнел, глаза его, круглые, зеленые, налились кровью. Он сжал кулаки так, что затряслись руки, и, поняв, что попался, пробормотал:
— Не может быть…
— Может. И не может, а факт! Здесь есть все, — Шумский ткнул пальцем в папку, — о вашей деятельности. Меня сейчас интересуют подробности.
— Я тебе не помощник, — прохрипел Далматов и, повернувшись спиной к Шумскому, заложил руки назад.
Потапенко по-прежнему говорил, что он не имеет никакого отношения к убийству. В ночь на 29 мая он был в театре на «Лесе», а потом справлял день рождения у Барнецова, приятеля по эстраде, и поэтому не мог быть соучастником. На помощь пришли свидетели, было установлено, что в театре он не был. Баренцов же, который действительно ждал его к себе на день рождения, очень удивился, что Потапенко не пришел.
Когда Далматова после вынужденного признания привели к Шумскому, арестованный оказался более разговорчивым.
— Ладно, слушай, — сказал он, — как все случилось.
Оказывается, убийство произошло совершенно случайно. Вместе с Вентой он пошел к Потапенко, но не застал его. Около дома они встретили Кордова, которому сказали, что Потапенко где-то гуляет. Кордов пригласил их в ресторан. Сам он не пил, а их спаивал. Затем они сели в такси. Он, Далматов был сильно пьян и поэтому не помнит, как они очутились в саду 9 Января. Он задремал на скамейке и проснулся от крика Венты, которую Кордов стал целовать и обнимать. Далматов вскочил и выстрелил…
Шумский поблагодарил за признание. На следующий день он вызвал Венту и спросил ее, где она была вечером 28 мая. Она ответила, что с Борисом, но повторить рассказ Далматова не смогла. А двое свидетелей сказали, что в тот вечер она была с ними на балу в Невском доме культуры…