— Спасибо, отец. — Коготков скатывается по насыпи в темноту.
— Куда ты один-то! Сдурел?! — кричит машинист.
Но Коготков уже на мосту. Выхватив пистолет, он подбегает к магазинчику. Да, замок сорван.
Коготков поднимает пистолет над головой. Уже гремит выстрел, когда он понимает, что сделал ошибку. Погорячился, как мальчишка.
Распахивается дверь, из магазина выскакивает маленький, толстый парень и взмахивает ломом. Коготков пятится и, не понимая, в чем дело, начинает падать. Он валится на спину, а ноги повисают на протянутой вдоль палисадника проволоке. Лом грохочет о мостовую, брызгают искры. Парень, подскочив к лежащему Коготкову, снова взмахивает ломом. Лейтенант выбрасывает руку, гремит выстрел, пахнет порохом. Парень падает.
Второй парень в кожаном пальто забегает сбоку и стреляет в упор. Коготков вздрагивает, и рука его тонет в снегу.
Раздаются свистки, снова грохочет выстрел.
Склянка, тяжело дыша, подскакивает к Коготкову.
— Товарищ лейтенант! — громко, испуганно зовет Склянка.
Коготков открывает глаза.
— А, это вы… — говорит он тихо. — Второй ушел?
— Захватили. Куда вас клюнуло?
— Кажется, в плечо. Болит…
— Ну, это ничего! Сейчас в больницу, — и все в порядке! — бормочет богатырь Склянка, поднимая Коготкова. — Погорячились. Ничего, бывает… Молодость…
И. Меттер
Обида
Перед уходом Городулина на суточное дежурство жена напекла оладьев, поставила на стол соленые грибы и заварила крепкого чая. Покуда Алексей Иванович ел, она сидела в халате напротив мужа, подперев щеку ладонью.
— Свитер наденешь и шерстяные носки, — сказала Антонина Гавриловна. — Пистолет я положила в карман.
— Сколько раз просил, — привычно возмутился Городулин, — не трогай мой пистолет…
— Ox-ты, какие страсти, — зевнула Антонина Гавриловна. — Возьми деньги, пообедаешь в столовой…
Уже открывая дверь, Городулин, как всегда перед уходом, сказал:
— В случае чего позвоню.
По утрам до управления он любил ходить пешком. Маленький, толстенький, он шел не торопясь, заложив короткие руки за спину, по привычке с любопытством осматривая улицу. Исхожено здесь было, избегано, изъезжено…
На ходу он отдыхал. Ребята, бегущие в школу по освещенному солнцем проспекту, люди, торопящиеся по своим делам или стоящие на автобусных и троллейбусных остановках, — все они радовали Городулина.
На углу Мойки и Невского кто-то вежливо взял его за локоть.
— Привет, Алексей Иваныч! Как живы-здоровы?
Городулин обернулся. Рядом с ним, сменив ногу, зашагал Федя Лытков.
— Приехал? — спросил Городулин.
— Вчера, — до глянца выбритое лицо Феди сияло.
— Костюм, я вижу, новый справил, — сказал Алексей Иванович. — Когда приступаешь?
— Сейчас, наверное, в отпуск пойду, — после учебы полагается, ведь. А что у нас новенького? — спросил Лытков.
— В Усть-Нарве разбой. В один вечер три буфета взяли. Милиционера пырнули ножом.
Федя присвистнул.
— Задержали?
— Шибко ты быстрый. Мы с Белкиным три недели маялись там…
— Ну, а в управлении что новенького? — перебил Лытков.
— Все на месте, — ответил Городулин, — окна, двери… К нам в отдел возвращаешься или ждешь нового назначения?
— Служу Советскому Союзу, — улыбнулся Лытков. — Как начальство…
— Заходи, — вяло пригласил Алексей Иванович, — не забывай.
— А как же! — Лытков крепко пожал руку. — Я помню…
— У тебя память хорошая, — сказал Городулин. — Где пообедаешь, туда и ужинать приходишь.
Лытков засмеялся и погрозил ему пальцем. В вестибюле управления они разошлись в разные стороны.
Городулин, не спеша, двинулся по темному сводчатому коридору и переступил порог своего маленького кабинета. Здесь его уже дожидался оперуполномоченный Белкин. Приехал он еще на рассвете из Усть-Нарвы и, не заходя к себе домой, направился в управление, чтобы обо всем доложить.
Алексей Иванович любил Белкина и взял в свой отдел, когда того отчислили из ОБХСС. Там Белкин никак не мог прижиться: ловля мошенников из торговой сети и артелей угнетала его.
— Это же такое жулье, Алексей Иванович! — жаловался он обычно Городулину. — Сидит против тебя бесстыжая морда, нахально улыбается, думает, весь мир можно за деньги купить.
Как-то Белкин сообщил Городулину:
— Третьего дня один субъект предложил мне триста тысяч взятку.