«Схватываться» по делам службы начальник отдела полковник Колунов считал признаком хороших деловых качеств, чувством ответственности за свой пост. «Спорят — значит, душой болеют» — говорил он майору Григорьеву и упорно вычеркивал при этом из проекта праздничного приказа о вынесении благодарностей фамилию Захарова.
— Молод, горяч, пусть послужит, покажет себя пошире, а там и благодарностью не обойдем.
Лейтенанта Гусеницына Григорьев не любил, а за что — точно и сам не знал. Во всем: в лице Гусеницына, в его голосе, в походке проступало что-то хитроватое, неискреннее. Не любили лейтенанта и его подчиненные, постовые милиционеры.
До перехода в оперативную группу, когда он был еще командиром взвода, Гусеницын в обращении с подчиненными слыл непреклонным, а порой до жестокости упрямым. Полковнику Колунову это казалось образцом дисциплинированности командира.
Бездушный и черствый, он не видел в человеке человека.
А однажды сержант Захаров был свидетелем, когда Гусеницын оштрафовал старика за курение в вокзале. Сухой, высокий и бородатый — незаросшими у него оставались только лоб, нос да глаза — пассажир походил на тех благородных стариков, за которыми охотятся художники. Видя, что у буфета парни в шляпах свободно раскуривают, старик достал кисет с самосадом и свернул козью ножку. Но не успел он сделать и двух затяжек, как к нему подошел Гусеницын.
— За курение в общественном месте с вас, гражданин, взыскивается штраф в сумме пяти рублей.
Сколько тот ни умолял, — от штрафа не ушел.
Захаров хотел тогда подойти к Гусеницыну, остановить, урезонить, но устав и дисциплина не позволяли подчиненному вмешиваться в дела старшего.
Случаев, когда Гусеницын штрафовал за мелочи, было много. О них уже перестали говорить. Не успокаивался лишь один Захаров, несмотря на то, что лейтенант мстил за критику. А мстил он мелко, эгоистично и без стеснения: он всегда старался уколоть сержанта за его доброту и внимание к людскому горю. «Добряк», «плакальщик», «опекун» — часто слышал Захаров от Гусеницына, но делал вид, что эти клички его нисколько не трогают.
Затаенную неприязнь между сержантом и лейтенантом видели и понимали все, кроме полковника Колунова. Слушая выступления Захарова на собраниях, Колунов потирал свою лысую голову и улыбался. «Так его, так его!.. Кто скажет, что у нас нет критики и самокритики? — можно было прочесть на лице начальника. — Ишь, как чистит!».
Выступая последним, начальник всегда ставил в пример лейтенанта Гусеницына.
За последний год стычки между Захаровым и Гусеницыным участились. Полковник Колунов это видел и, добродушно хихикая, от чего его толстые розовые щеки тряслись, приговаривал:
— Вот петухи! Ну и петухи: один — службист, другой — гуманист. Хоть бы ты их помирил, Иван Никанорович, — обращался он к Григорьеву. — Ведь ребята-то оба хорошие, черт подери, а вот не поладят…
Григорьев в ответ кивал головой и замечал, что примирить их нельзя, да и вряд ли нужно.
После стычек на собраниях полковник по очереди вызывал к себе Гусеницына и Захарова.
Лейтенанту он добрых полчаса «читал» мораль о том, что к людям нужно относиться чутко, внимательно, что, прежде чем человека задержать или оштрафовать, следует хорошенько разобраться. Вытянувшись, Гусеницын отвечал неизменным «Слушаюсь», или «Учту в дальнейшем», «Больше не повторится»… На прощанье, однако, Колунов всегда кончал строгим напутствием, что высшим и единственным критерием правопорядка являются советские законы, постановления и инструкции.
Разговаривая с Захаровым, Колунов расхваливал сержанта за то, что тот внимателен и чуток к людям, но здесь же упрекал за «мягкотелость». «Жалости в нашем деле не должно быть, мы должны воспитывать, а не жалеть. А если нужно — жестоко наказывать! Карательная политика нашего государства по отношению к правонарушителям имеет и другую сторону — воспитательную. Воспитание через наказание!».
С тоской и молча выслушивал сержант эти заученные слова.
Был случай, когда сержант подал на Гусеницына рапорт, но кончилось все тем, что полковник вызвал к себе обоих и, «прочистив с песочком», по-отцовски наказал «не грызться».
Когда же Гусеницына в порядке повышения в должности назначили оперативным уполномоченным, полковник Колунов успокоился: теперь антагонистам схватываться не из-за чего…
Первые месяцы Гусеницын с головой ушел в свою новую работу и уже стал забывать о «неладах», которые случались раньше между ним и Захаровым. Но это затишье, однако, продолжалось недолго. Оно нарушилось, когда было заведено дело об ограблении Северцева.