— Работает он где или нет?
— Кто его знает, артист он… Ночью бывало придет выпивши, ругается, что парадная закрыта. Гляди-ка, я для него буду двери открытыми держать до трех часов ночи.
— И часто он так приходит?
— Частенько.
— А что у него с печкой приключилось?
— Дымит она у него, — вступил в разговор управхоз, чувствуя, что его авторитет может окончательно упасть.
— Заявление он подал неделю назад, а у меня печника нет, уехал на Волго-Дон, на стройку. Маюсь без печника, профессия сейчас редчайшая…
— Ну-ка, покажите мне заявление.
Управхоз порылся в выцветшей папке и извлек оттуда бумажку. Шумский взглянул на нее и причмокнул губами. Думая, что работник милиции ужаснулся, заметив число, которое было, кстати, не недельной, а месячной давности, управхоз поспешил успокоить Алексея:
— Завтра будет у него печник, я уже с соседним домохозяйством договорился, дают мне работника на два дня.
Шумский отмахнулся.
— Вот что. Заявление я беру с собой, отметьте там где-нибудь.
— Будет ему печник, обязательно будет, — не унимался управхоз. — Договоренность есть…
— Хорошо, — согласился Шумский, вдруг улыбнувшись. — Но прошу обо мне жильцу не говорить ни слова. Понятно? Он повернулся к дворничихе. — Вас это тоже касается.
— Ну, как дела? — спросил утром Изотова Шумский.
Виктор нахмурился, махнул рукой.
— Знаешь, говорят, будто врач иногда сожалеет, что нет больных. Смешно? Вот и я что-то вроде такого врача. Проболтался вчера полдня в клубе. Пандурова надо вычеркнуть из списка. — И Изотов рассказал о встречах с людьми, о разговоре с директором. — Проверил для верности еще раз анкетные данные, биографию. Нет, это не тот, кого мы ищем…
— Радуйся, чудак ты…
— Радуйся… Но я ничего путного за день не сделал, выходит?
— Нет, сделал, ты оправдал человека. Разве это не путное? А у меня кое-что есть…
Алексей с шумом перелистал бумажки, подшитые к делу, и оставил открытой страницу, где была записка, найденная у Кордова.
— Ну-ка, смотри. — Он вынул заявление, разгладил его и положил под запиской. — Есть что-нибудь общее?
— Поразительное сходство!.. — и добавил, продолжая разглядывать документы, как бы решившись вынести окончательный приговор. — Да, это писал один человек, — и вскинул черные брови. — Потапенко?
— Он самый.
Ватными хлопьями падал снег. Белые мухи, освещенные лучами фар, стремительно неслись навстречу «Победе», словно боясь попасть под колеса, и таяли, разбиваясь о лобовое стекло машины. Шумский смотрел на полет пушинок, и ему вспомнилось, что так точно летят мотыльки на пылающий костер, летят и гибнут, как эти снежинки.
— Налево, Алексей Игнатьевич? — спросил шофер, заставив Шумского очнуться от воспоминаний, в которые он углубился, сам того не замечая.
— Налево. Ты что, Витенька, спишь, что ли? — Шумский обернулся к сидящему сзади Изотову.
«Победа» свернула на Средний проспект, потом на 19-ю линию и остановилась недалеко от дома, где несколько дней назад побывал Шумский.
Работники уголовного розыска вместе с дворником и понятым поднялись по крутой, плохо освещенной лестнице на третий этаж. Перед обитой клеенкой дверью квартиры № 20 Шумский остановился, вынул револьвер, снял предохранитель и положил его снова в карман. Изотов последовал его примеру.
На звонок долго никто не открывал. Пришлось нажать кнопку сызнова. Наконец послышались шаги, и мягкий, вкрадчивый голос спросил:
— Кто там?
— Мы хотели бы видеть Потапенко, — ответил Изотов. Стукнула щеколда. Перед работниками милиции стоял человек лет сорока, полный, с круглым животом, без пиджака. Через плечо у него был перекинут портновский сантиметр.
— Это я Потапенко. Что вы хотите?
— Прекрасно. Мы должны произвести у вас обыск, — сказал Шумский.
— Обыск? Ничего не понимаю. Почему у меня? Это недоразумение! — плаксиво залепетал Потапенко, не впуская пришедших в переднюю. Шумский без приглашения прошел вперед, заставив отступить хозяина, и предъявил документы. Изотов закрыл за собой дверь.
— Проводите нас в свою комнату, — приказал он.
Комната Потапенко была небольшая, необычной формы — трапеции. В углу около печки стояла ножная швейная машина, которую освещала медицинская лампа с блестящим членистым корпусом. Лампа была согнута, и свет падал на материю, брошенную на машину. Шумский включил люстру и увидел рядом с машиной шкаф, на наружной стенке которого висел расправленный на вешалке коричневый пиджак.
На подоконнике ничем не задрапированного окна столпились винные бутылки; на кровати, покрытой грубым шерстяным одеялом, валялись газеты, выкройки, ноты, куски сатина. Обеденный стол не прибран — грязные тарелки, корки хлеба, недопитая рюмка вина говорили о недавней трапезе.
— Вы мне объясните, в чем дело, — говорил Потапенко, прохаживаясь по комнате и задевая стулья.
— Присядьте, — ответил Изотов. — Я думаю, вы знаете в чем дело.
— Из-за патента? Да? — проговорил, усаживаясь на потрепанный стул, Потапенко. — Кто-нибудь донес? — глаза его, вдавленные в мясистое дряблое лицо, бегали от Изотова к Шумскому, пытаясь уловить, что эти люди знают о нем.
Шумский махнул рукой и ничего не ответил. Оба работника милиции принялись осматривать вещи, попутно задавая вопросы притихшему хозяину комнаты.
— Чей это пиджак? — спросил Шумский, снимая его с вешалки и осматривая карманы, которые оказались пустыми.
— Мой… Старый он, все хочу его переделать, да времени не хватает.
— На что у вас время уходит? Вы где работаете?
Шумский подошел к машине и взял в руки мелок.
— Я дома работаю, шью.
— И на эти средства живете?
— Да, в основном на эти.
— В основном? — саркастически заметил Шумский. — Кому вы шили?
— Разным знакомым, товарищам.
Шумский обследовал шкаф, прощупал кровать, открыл ящик в машине. Среди иголок, старых наперстков, шпулек он заметил желтый патрон и вынул его.
— Вы холосты? — снова спросил он Потапенко.
— Холост.
— А как к вам попала губная помада?
Потапенко сделал попытку улыбнуться и развел руками:
— Ей богу, не припомню. Должно быть, кто-нибудь из женщин оставил… заказчиц…
— Насколько я понимаю, вы шьете мужское платье, — уточнил Изотов.
— Да, но, может быть… это были и не заказчицы…
— Ясно. — Шумский открыл патрон, цвет помады был темный, вишневый.
— А эту вещицу вам тоже заказчицы оставили? — зло засмеялся Изотов, держа на ладони небольшой револьвер. Лейтенант поставил на место запыленный бюст Оффенбаха и подошел к Потапенко, разглядывая находку. Опытным взглядом он определил калибр — 7,65, но кожух затвора, где обычно ставит клеймо фирма, был стерт и названия марки ему установить не удалось.
Аркадий Игоревич заметался под презрительным взглядом Изотова и быстро-быстро заговорил:
— Хе… вы знаете, эта штука попала ко мне чисто случайно во время войны. Хе-хе… Один полковник, который остановился у моей соседки, пошел однажды…
— Хватит, потом все расскажете, у вас будет полная возможность, — прервал угоднически улыбающегося Потапенко Изотов.
— Представьте, валяется у меня с тех пор, все думаю, надо бы снести…
— Это видно, что валяется, — щелкнул затвором Изотов. — То-то он такой чистый, будто из магазина. Ладно, достаточно. Кто приезжал к вам из Риги? Учиться играть на аккордеоне. Ведь вы еще и аккордеонист?
— Да, но сейчас я играю только дома, изредка, больше для души.
— Вы не ответили мне, — настаивал Изотов.
— Не знаю, кого вы имеете в виду.
— Далматов, например, не брал у вас уроков?
— Не слышал такой фамилии… — вскочил со стула Потапенко и закричал срывающимся голосом. — Вы же сами все знаете, зачем спрашиваете?