— Сколько раз просил, — привычно возмутился Городулин, — не трогай мой пистолет…
— Ox-ты, какие страсти, — зевнула Антонина Гавриловна. — Возьми деньги, пообедаешь в столовой…
Уже открывая дверь, Городулин, как всегда перед уходом, сказал:
— В случае чего позвоню.
По утрам до управления он любил ходить пешком. Маленький, толстенький, он шел не торопясь, заложив короткие руки за спину, по привычке с любопытством осматривая улицу. Исхожено здесь было, избегано, изъезжено…
На ходу он отдыхал. Ребята, бегущие в школу по освещенному солнцем проспекту, люди, торопящиеся по своим делам или стоящие на автобусных и троллейбусных остановках, — все они радовали Городулина.
На углу Мойки и Невского кто-то вежливо взял его за локоть.
— Привет, Алексей Иваныч! Как живы-здоровы?
Городулин обернулся. Рядом с ним, сменив ногу, зашагал Федя Лытков.
— Приехал? — спросил Городулин.
— Вчера, — до глянца выбритое лицо Феди сияло.
— Костюм, я вижу, новый справил, — сказал Алексей Иванович. — Когда приступаешь?
— Сейчас, наверное, в отпуск пойду, — после учебы полагается, ведь. А что у нас новенького? — спросил Лытков.
— В Усть-Нарве разбой. В один вечер три буфета взяли. Милиционера пырнули ножом.
Федя присвистнул.
— Задержали?
— Шибко ты быстрый. Мы с Белкиным три недели маялись там…
— Ну, а в управлении что новенького? — перебил Лытков.
— Все на месте, — ответил Городулин, — окна, двери… К нам в отдел возвращаешься или ждешь нового назначения?
— Служу Советскому Союзу, — улыбнулся Лытков. — Как начальство…
— Заходи, — вяло пригласил Алексей Иванович, — не забывай.
— А как же! — Лытков крепко пожал руку. — Я помню…
— У тебя память хорошая, — сказал Городулин. — Где пообедаешь, туда и ужинать приходишь.
Лытков засмеялся и погрозил ему пальцем. В вестибюле управления они разошлись в разные стороны.
Городулин, не спеша, двинулся по темному сводчатому коридору и переступил порог своего маленького кабинета. Здесь его уже дожидался оперуполномоченный Белкин. Приехал он еще на рассвете из Усть-Нарвы и, не заходя к себе домой, направился в управление, чтобы обо всем доложить.
Алексей Иванович любил Белкина и взял в свой отдел, когда того отчислили из ОБХСС. Там Белкин никак не мог прижиться: ловля мошенников из торговой сети и артелей угнетала его.
— Это же такое жулье, Алексей Иванович! — жаловался он обычно Городулину. — Сидит против тебя бесстыжая морда, нахально улыбается, думает, весь мир можно за деньги купить.
Как-то Белкин сообщил Городулину:
— Третьего дня один субъект предложил мне триста тысяч взятку.
— Что же не брал? — спросил Городулин. — Поторговаться надо было, накинул бы тысченок двести. Я бы обязательно взял.
Белкин заморгал короткими светлыми ресницами и неуверенно улыбнулся:
— Все шутите, Алексей Иваныч…
— А чего? Где-нибудь на огороде у него зарыто в кубышке в пять раз больше. Государство вернет свои денежки, а он отсидит.
— Я вот про что думаю, — сморщив лоб, произнес Белкин. — Ну как он, бедняга, о себе понимает? Ну вот спит рядом с женой, ходит в театр, детям своим велит, чтоб они в носу не ковыряли, гуляет по улице среди людей и все время помнит, что он мошенник? Я б с ума сошел!..
— А ты бы у него спросил.
Белкин махнул рукой.
После одной из таких бесед Городулин сказал Белкину:
— Уходить тебе надо из ОБХСС, способностей у тебя для этого дела нет.
И каждый раз, встречаясь с худеньким, застенчивым оперуполномоченным, Городулин звал его к себе в отдел. Чем он ему пришелся по душе, сказать трудно. Во всяком случае, когда Белкина под каким-то предлогом собирались перевести из ОБХСС, Алексей Иванович пошел к начальнику управления и попросил назначить его оперуполномоченным в свой отдел.
В Усть-Нарве за последнюю неделю Белкин допросил много народа.
Городулин тоже примчался в Усть-Нарву. Он руководил группой оперативных работников. Как всегда, сначала наметилось много версий, но постепенно они отпадали одна за другой. Из местных преступников как будто никто замешан не был.
Благообразный, седенький, с бледным и немного одутловатым лицом, Алексей Иванович сам допросов не вел, а только сидел рядом со своими работниками, чаще всего с Белкиным, и внимательно слушал. Иногда он затевал далекий разговор, будто не относящийся непосредственно к делу, но из которого становилась ясной и душа человека, и насколько можно ему верить. Долгий опыт приучил Алексея Ивановича при расследовании дела не пренебрегать никакими мелочами, собирать все тоненькие ниточки, которые и приведут к развязке.
На вторые сутки общая картина разбоя в Усть-Нарве стала ясна. Все три буфета «брал» один и тот же человек, вооруженный ножом. У дверей он оставлял напарника. Выпив кружку пива у стойки, грабитель осматривал изрядно захмелевших посетителей, затем, быстро откидывая дверцу стойки, подходил вплотную к буфетчице, и, вынув нож, коротко требовал.
— Гони выручку!
Две девушки отдали деньги беспрекословно. Третья — это была Нюра — закричала. Посетители оглянулись на крик. Держа нож пониже стойки, так, что его не было видно, преступник притянул Нюру одной рукой к себе и крепко поцеловал. На ухо он процедил:
— Не шипи. Зарежу к чертовой матери! — и сильно уколол ножом в бок.
Дневная выручка была отнята, да еще в придачу взяты Нюрины часы. Неподалеку от буфета, в переулке, напарники делили деньги. Дважды их чуть было не задержали. В первый раз за ними погнался буфетный повар, к нему присоединился милиционер. Милиционер кричал: «Стой! Стреляю!» и выстрелил в воздух. Преступники не остановились, а палить по ним на улице милиционер не мог.
У самой станции их остановил постовой. Он попросил предъявить документы. Один из грабителей тотчас рванулся в темноту, а второго постовой успел схватить за рубашку у глотки. Оба были рослые, здоровенные. Вырываясь, преступник полоснул постового по шее. Они упали. Лежа, постовой изловчился выхватить из кобуры пистолет, приставил дуло к ребрам грабителя и нажал спусковой крючок. Пистолет, как на зло, дал осечку, не выстрелил. И тогда бандит ударил второй раз ножом. Вырвавшись из слабеющих рук милиционера, он впопыхах даже не стал вынимать нож из раны…
Городулин трижды заходил в больницу, где лежал без сознания постовой. Побывал у его жены. От горя у нее все валилось из рук. Плакали некормленные дети. Алексей Иванович купил колбасы, масла, сыру, конфет. Вспомнив, что он в детстве любил ситро, прихватил пару бутылок лимонада. Придя снова в дом милиционера, Городулин спросил, где можно помыть руки и есть ли в доме чистые тарелки. Никаких слов утешения он не произносил. Растопил плиту, вскипятил чаю, поел с детьми, — хозяйка есть не стала.
Главврач сказал, что у постового Клюева пробито легкое и вряд ли он выживет; раненый в таком состоянии не транспортабелен, а в местной больнице сложных операций на легких не производят.
Сев в оперативный газик, Городулин велел шоферу держать скорость восемьдесят километров, а под городом включил сирену и не выключал ее до самой Мойки.
В санчасть он поспел к началу рабочего дня. Выпросить профессора в отъезд было не так просто. Начальник санчасти уперся, а когда Городулин продолжал настаивать, тут же связался по телефону с главврачом Усть-Нарвы. Поговорив с ним по русски и по-латыни, начальник сделал скорбное лицо и сказал Городулину, что случай безнадежный.
— Сколько процентов за то, что он выживет? — спросил Городулин.
Начальник санчасти пожал плечами:
— Медицина, к сожалению, не математика. Мы на проценты не считаем.
— Но есть хоть какая-нибудь вероятность?
— За глаза сказать трудно.
— Так я и прошу послать профессора.
— Вы меня извините, товарищ Городулин, — подавляя раздражение, сказал начальник санчасти, — но у обывателей считается, что лечить могут только профессора. В Усть-Нарве достаточно квалифицированный врач. Я не могу по всем острым случаям в области разбрасываться консультантами…