— О чем же вас допрашивали? — Чтецову было искренне жаль Нину Гавриловну.
— Перебирали всех моих родственников, знакомых… Спросили, знаю ли я что-нибудь о Кордове…
— А кто это такой Кордов? — поинтересовался Чтецов.
— Есть у меня дальний родственник. — Сергей отметил про себя слово «есть» и вздохнул облегченно.
— Так, седьмая вода на киселе. Откуда я знаю, где он и что делает? Я его уже около года не видела…
— Ну что же вы волнуетесь? Успокойтесь. — Чтецов взял Михайлову под руку.
— Нет, знаете, я чувствую, что все это неспроста, меня в чем-то подозревают, но в чем — не знаю… Ах, как неприятно… Я буду сейчас же звонить мужу.
Ленинград вызвали скоро. Сергей, стоя у полуоткрытой двери кабинки, слышал, как Нина Гавриловна говорила мужу:
— Федя, милый, давай забудем все… Ты меня прости, я была, конечно, не права тогда, не сердись… Я так и знала, ты же у меня хороший… Феденька, отпуск пока не бери, если тебе его дают. Знаешь, тут на мою голову свалились неприятности… меня только что вызывали в милицию, расспрашивали о нашей жизни. Что? Обыск?.. Что ты говоришь! Значит, мой вызов не случаен. Родной мой, ты наверное нервничаешь, как и я здесь. Завтра я выеду, заберу всех… Узнай, пожалуйста, где Георгий, племянник Серафимы. Мне кажется, что он натворил что-то, из-за него все это и началось… Что? Хорошо… Целую тебя, дорогой мой… Скоро будем вместе…
Чтецов радовался, что разговор был именно таким, радовался за нее, эту простую, ласковую женщину, за ее мужа. И в то же время ему стало вдруг грустно, что она разговаривает с очень близким ей человеком, а не с ним, и что завтра он с ней расстанется…
В полдень из Фальшивого Геленджика отходил автобус. Чтецов помог Нине Гавриловне донести вещи до остановки. Бледная, немного осунувшаяся от пережитых накануне волнений, от бессонной ночи, ведь нужно было собираться в дорогу, она была молчалива. Видимо, заботы, предстоящий путь, встреча с мужем тревожили ее. Сергей тоже молчал. Спросить ленинградский адрес? Зачем? Он знал его не хуже самой Михайловой. А нужен ли он ему? Сергей так и не мог ответить себе.
Шофер дал сигнал и включил скорость. Михайлова помахала Сергею рукой. Он ответил ей тем же, подождал, пока автобус не скрылся за поворотом, и пошел на пляж. Ему хотелось побыть одному в этот последний день, — приказ, лежащий у него в кармане, предлагал ему немедленно вернуться в Ленинград.
Павел Евгеньевич Быков видел, что расследование дела об убийстве Кордова зашло в тупик. Это знал и Шумский с товарищами. Орлова, Назарова, супруги Камневы и все те, с которыми познакомились работники уголовного розыска, оказались непричастными к убийству технолога. Телеграмма, присланная из Н-ской части Дальневосточного военного округа, сообщила, что Игнат Гуляев никуда не выезжал с января и, следовательно, его так же нельзя было подозревать.
У следователей было много и, казалось бы, веских оснований считать виновными супругов Михайловых. Но как показали анализы допроса и обыска, они не имели никакого отношения к происшествию в саду 9-го Января. Легко объяснилось и поведение Михайловых, показавшееся подозрительным работникам милиции. В марте произошла крупная ссора между супругами, первая в их жизни. Оба по-своему переживали размолвку. Федор Никифорович, у которого не ладилось еще и на заводе, — были обнаружены ошибки в расчетах новой турбины, — стал чаще бывать на охоте, выпивать с друзьями. Нина Гавриловна вдруг неожиданно сблизилась с тетками, которым она поведала о своем горе и которые ей сочувствовали, помогали советами.
В мае Федор Никифорович действительно заболел. Но, как человек здоровый, крепкий, он не любил медиков, считая, что любая болезнь пройдет сама, без чьей бы то ни было помощи, и никогда не жаловался на свои недуги.
Случайный, и в сущности, ненужный инженеру револьвер принес много хлопот и работникам розыска, которых он сбил с толку, и самому Михайлову. Федору Никифоровичу пришлось нервничать, бегать в милицию, объясняться, почему он хранил незарегистрированным оружие. И все-таки ему не удалось избежать наказания…
И вот все десять версий, разработанные работниками милиции, приходилось отбросить.
Полковник анализировал каждый шаг, который они предпринимали. Чего-то они не учли, чем-то пренебрегли. Чем же? Прежде всего они не ответили на вопросы: кто писал Кордову записку? Почему она оказалась у него в кармане? И когда ее писали?
Полковник признавал, что это было их ошибкой. Но как каждый человек, он подсознательно оправдывал себя и товарищей: о записке все время помнили. Все, с кем им приходилось беседовать, так или иначе писали что-либо и почерки их экспертиза сравнивала с почерком на записке — они не совпадали.
А брюки и отрез? Кому они предназначались? Почему оказались в портфеле убитого? Все это так и осталось в тайне. Кому принадлежала помада — вот что хотелось выяснить, но и на этот вопрос ответа не было.
— Да, тупик, — подумал Быков и улыбнулся. — Странное слово — «тупик». Оно означает, что дальше нет выхода. Все. Нет, конечно, дело Кордова не тупик. Не было еще дел и не будет, чтобы они закончились этим словом. Просто было десять версий, они не подтвердились. Будет еще десять, и еще. Жаль, что прошло время. Безусловно, люди, с которыми они имели дело, могут еще пригодиться. Но времени не вернешь. Преступник оказался хитрее, чем они предполагали, и эти четыре месяца укрепили его позиции.
Быков еще раз просмотрел папку с делами. Каждая бумажка, каждая справка со временем сыграет свою роль, а сейчас это заготовка для самого главного. Надо только захватить нить, одну, пусть даже незначительную. Потом все пойдет быстрее.
— Попросите, пожалуйста, Шумского, Изотова и Чтецова ко мне, — сказал он молоденькой секретарше.
— Сергей Николаевич в отпуске, он экзамены сдает, — ответила та, заливаясь румянцем.
— Ах, да, — засмеялся Быков. — Вот что значит старость — не радость. Сам подписывал ему рапорт… Ну, давайте двоих.
Полковник встретил Шумского и Изотова, как всегда, спокойно. Он внимательно взглянул на них, пригласил сесть и, едва улыбнувшись, сказал:
— Что ж, друзья, начнем все сызнова, — от печки, как говорят…
Он не выносил людей равнодушных, работающих с прохладцей. Таких подчиненных полковник распекал за малейшие промахи. Но он умел и ценить людей. Шумскому и Изотову он не сказал ничего, будто никакой ошибки и не было. Быков знал: они сделали все, что смогли.
— Я пригласил вас, — продолжал он, — чтобы обсудить кое-какие вопросы, касающиеся Кордова. И мне хотелось бы услышать ваше мнение…
…Шумский неслышно открыл замок входной двери, разделся в прихожей и порывисто зашел в комнату. Жена его, Марина, молодая русоволосая женщина, склонилась над столом, за которым сидел Виталька и пил вечерний чай.
— Мариша, — подбежал к жене Шумский. — Ругаешь меня на чем свет стоит, да?
Она поднялась, высокая, стройная, в зеленом шелковом платье с большим вырезом на груди.
— Ты думаешь, тебе будет все сходить с рук? — засмеялась она в объятиях мужа. — Опоздал, теперь нельзя целоваться — испачкаю тебя помадой.
Алексей не слушал, целовал ее в щеки, в нос, и она тут же забыла о своем предупреждении.
— Фу, весь прокуренный насквозь. Вы наверное только и делаете, что дымите, — с нежностью говорила она. — Ну, вот, теперь иди отмывайся, а мне снова надо губы красить. И растрепал всю, противный…
Подойдя к зеркалу, Алексей заметил на щеке два красных полукруга и вдруг задумался.
— Лешка, все-таки нехорошо так долго ждать тебя одетой. Через полчаса спектакль, а он, пожалуйста: является голодный, небритый. Иди скорее мыться… Нельзя же каждый раз ругаться с билетерами!..
Алексей подошел к жене и попросил ее с серьезным видом:
— Маринка, поцелуй меня еще раз, — подставил другую щеку.
— Господи, что тебе еще взбрело в голову?
Он снова посмотрел в зеркало и увидел обращенных друг к другу два полумесяца, но бледнее, чем первые.