Однажды я видела фильм, где действие происходило в тюрьме, и когда там появлялся новый заключенный, все собирались вокруг него в столовой и по очереди рассказывали, какое преступление совершили — или в чем их обвиняют. Говорили о своей жизни на воле. Совсем как новые соседки, которым хочется получше узнать друг друга. Совсем как мы с Агнес тогда.
Агнес села на кровать, которая нравилась ей меньше (когда мы бросали монетку, выиграла я), и сообщила, что она родом из маленького городка недалеко от Фарго в Северной Дакоте.
— В первый раз вижу человека из Северной Дакоты.
— А я думала, в Нью-Йорке полно народу из всех штатов.
Я покачала головой:
— Почему ты так решила? — Почти все мои знакомые родом из Нью-Йорка.
— Разве не туда съезжаются все те, кто стремится сбежать из родных мест?
Я улыбнулась и пожала плечами. Сама я не считала Нью-Йорк избавлением — в конце концов, я ведь там родилась, — но знала, что для многих он служит городом мечты.
Агнес спросила:
— И как там, в Нью-Йорке?
Я улыбнулась еще шире:
— А вот приедешь ко мне в гости, сама узнаешь.
— С чего ты взяла, что я к тебе приеду?
— Разве ты не видишь, что мы станем лучшими подругами?
— Да мы знакомы всего полчаса. Откуда такая уверенность?
Не успела я ответить, как Агнес уже засмеялась, будто заранее знала, что любая моя реплика покажется ей остроумной.
Прищурившись, я изучаю лицо Люси. Даже через завесу волос я вижу, что белки глаз у нее покраснели. Она, видимо, плакала, пока ее записывали в регистратуре. Может (в отличие от меня), она даже сопротивлялась, когда ее вели наверх.
шесть
Даже без всяких признаний в духе тюремных исповедей я довольно быстро понимаю, по какой причине Люси сюда поместили, — за нашей следующей трапезой. Не успеваю я приступить к обеду, как Люси молниеносно поглощает свою порцию, тут же засовывает два пальца в рот и выблевывает съеденное в утку, которую вытащила из-под кровати.
(Прощай, моя теория о подосланной практикантке.)
— А разве тебе не полагается скрывать такие поступки?
Люси вытирает рот. В утке виднеется почти не прожеванная хлебная корка.
— А какой смысл?
— Вряд ли их моют как следует, — замечаю я, пока она снова склоняется над уткой.
— С виду почище, чем туалет на заправке, где мы останавливались по дороге сюда. — Люси швыряет утку на скользкий линолеум, и часть рвоты выплескивается через край. Соседка тем временем кивает на крекеры в блестящей обертке, которые лежат у меня на подносе: — Будешь?
Я отрицательно качаю головой. Тут не дают еды, для которой нужны вилка или нож. Нас кормят только супом, хлопьями и бутербродами. Люси воровато хватает мои крекеры и, приподняв тощий матрас, засовывает их под него, на металлический корпус кровати. Видимо, на будущее.
Я оставляю на подносе больше половины сэндвича. Похоже, Люси глаз с него не сводит.
— Хочешь? — предлагаю я с улыбкой.
Она так медленно качает головой, что ей, кажется, даже больно.
«Пациентка может представлять опасность для себя и окружающих».
Мы складываем тарелки — жалкие, бесполезные, бумажные — у двери, чтобы их потом забрали. Люси оставляет свою утку там же, будто нарочно ждет вопросов.
Потом она вытягивается на кровати и таращится в потолок, отчего во мне просыпается собственнический инстинкт.
«Не глупи, Ханна. Задолго до тебя десятки девочек валялись на этих кроватях и запоминали каждую трещинку в потолке». В моем воображении голос разума принадлежит Агнес.
Люси рассказывает, что она из Оукленда и занимается балетом. (Это объясняет превосходную осанку.) Я гадаю, пыталась ли она морить себя голодом вдобавок к искусственно вызванной рвоте, но, разумеется, не спрашиваю из вежливости. (Я как-то читала книгу о девушке, которая чередовала анорексию с булимией. Может, и у Люси та же проблема.)
— Легконожка тебя, должно быть, с ума сводит своими чешками. — Я киваю на ноги.
Нам даже носки не полагаются. Выдают только тонюсенькие тряпичные тапочки. Я в них еле хожу. Приходится шаркать по полу, чтобы они не слетели. Я их надеваю, только если замерзну. А я всегда мерзну, поскольку кондиционер здесь настроен так, будто они боятся, что иначе мы протухнем.
Люси не отвечает. Она поворачивается ко мне спиной, сжимая в руках подушку.
Я встаю и начинаю ходить, считая шаги. Вряд ли помещения семь (шагов) на восемь (шагов) достаточно для двух человек. Наша с Агнес комната была примерно такого же размера, и что из этого вышло?