— Кажется, ты не слишком переживаешь насчет случившегося, — добавляет доктор Легконожка. — Даже не спросила о состоянии Агнес.
— Может, потому и не спросила, что не ждала ответа. Вы мне даже с родителями не разрешаете поговорить. — Я готова топнуть ногой, но без нормальной обуви топать нет смысла.
— Может, и так, — соглашается доктор Легконожка, и я понимаю, что допустила ошибку. Зря я сказала «может».
Что не отменяет моей правоты: Легконожка по-прежнему ничего не говорит про Агнес.
Видимо, ей насплетничали, будто наша дружба с Агнес была не такой безоблачной, какой выходит по моим словам. Может, одна из девчонок в общежитии засекла нас с Джоной вместе или видела, как мы сидели под одним пледом в тот киновечер, когда Агнес осталась в комнате заниматься. Кем бы ни была эта сплетница, она, видимо, позвонила доброй докторше и описала нашу дружбу с Агнес словами «тесная» и «необычная», вместо того чтобы назвать нас «близкими подругами» или «не разлей вода».
Я трясу головой. Все это ничего не доказывает. Даже если они в курсе насчет нас с Джоной и собираются меня пристыдить «предательством» и прочей ерундой, я же не настолько ненормальная, чтобы причинять вред лучшей подруге, лишь бы замутить с ее парнем. Но как докажешь, если я заперта здесь и слушает меня только доктор Легконожка?
Моя мама против камер-одиночек в американских тюрьмах. Она уверена, что это слишком «жестокое и бесчеловечное наказание», противоречащее конституции. Однако она не смогла — не захотела? — предотвратить мое заключение.
Внезапно, хотя кондиционер работает на всю катушку (как обычно), меня бросает в жар. Пот проступает на ладонях и на шее под волосами. Я свирепо оглядываю палату, будто надеюсь заметить то, чего раньше не видела. Еще одно окно. Потайную дверь. Выход. Но палата выглядит совершенно так же, как в день моего приезда.
Мне хочется сжать кулаки, но я сдерживаюсь, чтобы не дать Легконожке повод для новых записей.
Стоп. Кое-что все-таки изменилось. Помятое одеяло на кровати Люси, длинный темный волос, контрастно выделяющийся на фоне белых простыней. Теперь у меня есть Люси, девушка с милым именем, которая скучает по своему парню. Которая заболела, потому что стремилась создать себе идеальное для танцовщицы тело. Как раз в этот момент Люси протискивается мимо Стивена, который, как обычно, почти полностью заслоняет дверной проем. Пусть я заперта в этой рвотно-зеленой комнате, но теперь заключение не одиночное. Уже нет. Хоть Люси подселили ко мне и не в качестве испытания, как я сначала решила, но она здесь. Она ходит на обязательные сеансы в кабинет на первом этаже и ест в столовой. Наверняка кто-нибудь спросит Люси, как дела у ее соседки. Даже если здесь нет камеры, за нами все равно наблюдают: слушают, следят, проверяют комнаты.
Люси должна меня полюбить.
К счастью, я знаю, как стать лучшей подругой. Этот навык я шлифовала с детского сада.
Пусть Люси и не подразумевалась как испытание, я все равно пройду его на отлично.
Люси станет для меня тем пропуском на свободу, который я искала.
десять
— И давно ты танцуешь?
Нам еще не принесли завтрак, но свет включен, и по дыханию Люси я могу с уверенностью сказать, что она не спит.
— С тех пор, как начала ходить, — отвечает Люси. Она поворачивается на бок, лицом ко мне, но глаз не открывает.
Видимо, мне придется заслужить ее дружбу, но и ладно. Все равно больше нечем заняться. У меня навалом времени (то есть пока меня тут держат), чтобы показать Большому Брату, какой я отличный друг. Определенно даже мухи не обижу. И уж точно не «опасна для себя и окружающих».
— У меня с книгами то же самое.
Люси открывает темно-карие глаза:
— Только не говори, что читаешь с младенчества.
— Конечно, нет, — соглашаюсь я с улыбкой, — но я вечно возилась с книжками, как другие малыши возятся с детскими одеяльцами и мягкими игрушками. Еще не научилась различать буквы и слова, а уже мечтала научиться читать.
Люси кивает.
— Да, похоже на мою страсть к танцам, — соглашается она. — Я была такой маленькой, когда встала на пуанты, что пришлось шить их на заказ.
— Ужасно, когда тело не хочет следовать мечте.
Рискованный ход, но Люси не возражает. Вместо этого она вытягивает руки над головой, и лишенная поддержки грудь смещается под тканью. Люси умоляла разрешить ей носить бюстгальтер, но ее просьбы проигнорировали.
— Мне вечно твердят, что многие успешные балерины не соответствуют привычным параметрам. Большая грудь и жирная задница задают новые стандарты для танцовщиц. — Она вздыхает: — Но я не хочу задавать стандарты.