Я отвечаю не сразу: пусть сообразит, что мне-то не надо вкалывать до седьмого пота, чтобы поддерживать форму. Но потом вспоминаю, что пытаюсь с ней подружиться, и поддакиваю:
— Ага, понимаю.
Уже второй раз за день моя соседка покидает палату. Когда мне приносят обед, сестра придерживает дверь, чтобы выпустить Люси в столовую.
Интересно, права ли она насчет привилегии на телефон. Может, если она наберет побольше килограммов, ей позволят позвонить Хоакину. От моей кровати до окна четыре шага. Я встаю на цыпочки, чтобы выглянуть наружу. Вряд ли я провела здесь целый месяц. Иначе дни стали бы короче. Солнце садилось бы раньше. И уже начинались бы сумерки.
С другой стороны, сейчас время обеда. В середине дня солнце в любое время года находится в зените.
Когда доктор Легконожка открывает дверь, я поворачиваюсь к ней не сразу. Мне не хочется ее спрашивать, какой сейчас месяц и долго ли я здесь живу. Пусть думает, что мне все равно.
Но мне очень интересно знать, сколько осталось времени до седьмого сентября.
Кстати, люди постоянно путают дни недели и даты, даже за этими стенами. Мама забыла про мой восьмой день рождения. Когда я потребовала объяснений, он сказала: «А я думала, седьмое августа только на следующей неделе». Так что, даже если я спрошу Легконожку, какое сегодня число, она необязательно сочтет это симптомом или признаком слабости. Но ответит она только в том случае, если худо-бедно доверяет мне, а такой роскоши тут, похоже, себе никто не позволяет.
Прежде чем я успеваю принять решение, доктор Легконожка говорит:
— Прекрасный здесь вид, правда?
Я оборачиваюсь:
— Бывают и покрасивее.
Это правда. Из огромного окна шикарного отеля я видела сверкающие блики солнца на волнах Средиземного моря. Я видела Швейцарские Альпы зимой, когда снег такой белый, что даже облака на его фоне кажутся серыми. Я видела древний город Мачу-Пикчу и большую белую акулу, вынырнувшую из воды у берегов Южной Африки.
Родители обожают путешествовать.
— Например? — спрашивает Легконожка.
Интересно, этому ее тоже научили в медицинском? «Задавайте вопросы ненавязчиво, чтобы поддержать разговор. Пусть пациентка откровенничает о всяких мелочах, которые кажутся ей несущественными. Не успеете оглянуться, как она уже рыдает у вас на плече и жалуется, как в четыре года родители бросили ее на всю ночь одну в гостинице, а сами пустились в загул по казино Монте-Карло».
Как бы не так, Легконожка. Я тогда совсем не испугалась. Спала как младенец. По сути, я и была младенцем.
Но сейчас нужно срочно придумать способ очаровывать добрую докторшу. Вот бы Люси была здесь, тогда Легконожка увидела бы, как замечательно я с ней общаюсь. Впрочем, даже будь Люси здесь, доктор слишком увлечена собственными вопросами — пытаясь заставить меня открыться, довериться ей, поддаться терапии, — чтобы заметить, какая я хорошая подруга.
И все-таки надо ей показать, как легко я схожусь с людьми. В обычной обстановке. Скажем, в столовой.
А это означает, что мне нужно заслужить привилегии. Очевидно, на спокойствии и послушании (если не считать инцидента со стулом) тут далеко не уедешь. Легконожка вроде бы стремится увлечь меня разговорной частью «лечения». Стремится «узнать меня получше».
— Венеция, — говорю я. — Из нашего гостиничного номера в Венеции вид был красивее, чем здесь.
— Ни разу там не бывала.
— А я много где бывала. Сами понимаете, единственный ребенок. Родители меня повсюду с собой брали. — Я делаю паузу, но затем решаю скормить ей еще что-нибудь; пусть запишет себе в планшет, что сегодня я «пошла на контакт». — Печально быть единственным ребенком.
Легконожка так и не принесла новый стул и по-прежнему стоит, слегка покачиваясь, посреди комнаты. Ее бумажная униформа шуршит. Не то что у Люси — та настолько грациозна, что двигается совершенно беззвучно даже в уродливой пижаме.
— Я умоляла родителей подарить мне младшую сестренку. — Тут я соврала, но Легконожка этого не знает. Она, небось, думает, что каждый ребенок мечтает о братике или сестричке.
Доктор крепко сжимает губы. Я представляю, как она придумывает следующий вопрос: «И как же ты воображала себе жизнь с младшей сестрой? Ты пеленала пупсов и мечтала, что они превратятся в настоящих младенцев?»
Мысленно я отвечаю ей: «Нет, я не пеленала пупсов. Нет, я не воображала себе жизнь с младшей сестрой. В итоге я завела настоящих друзей, с которыми можно играть».
Наконец она спрашивает:
— И что отвечали родители на такие просьбы?